Она в задумчивости ходила по кабинету, грызя ноготь. Из порта, далеко-далеко сквозь заклеенное на зиму окно доносилось лязганье кранов. Краны были крохотные. Она вспомнила, что когда-то, давным-давно, купила Ляльке конструктор. Легкие алюминиевые рейки с дырочками, винтики, гайки какие-то… Надеялась, что Лялька будет инженером. Инженером легче. И мальчиков в технических вузах гораздо больше, чем девочек…
Бедная Лялька.
Она села, придвинула бумагу, стала писать официальный отчет. Написала «опастность». Исправила. Белкиной такое доверять нельзя, надо самой перепечатать. И копию у себя оставить. Знаю я этого Лещинского.
Неожиданно захотелось есть. Она механически пошарила по ящикам стола, сначала у себя, потом у Белкиной. У Розки в столе нашлась «Анжелика в Новом Свете». На Розку похоже. У Катюши нашлись карамельки «Раковая шейка». Интересно, чем думают люди, когда выдумывают названия для конфет?
Вася боится есть Катюшины конфеты, надо же. А если сама угощает – берет. Все ее боятся, даже Розка боится, ничего не понимает, а боится. Это на уровне рефлекса.
Она подумала и взяла конфету. Она теперь большая и страшная. Розовая конфета с поперечными белыми полосочками. Обернулась на шорох.
Мальфар стоял в дверях, скучный, руки в карманах.
– Вы свободны, – сказала Петрищенко, не здороваясь. Почему-то у нее было острое чувство, словно ее обманули, как в детстве, даже горло перехватило. – Одним словом, извините за беспокойство, спасибо большое и все такое. Командировочное я подпишу.
Она хотела сказать это холодно и четко, но получилось неразборчиво, потому что во рту была конфета.
– Господь с вами, – сказал мальфар. – Я здесь неофициально, какое командировочное?
– А как же вы поселялись?
– Вася с дежурной договорился, она и пустила. За трояк.
– Хорошо устроились. – Она поджала губы. – Никакой ответственности. Приехали, развели тут цирк. Как бы хуже не было.
– Сами ж позвали, – равнодушно сказал мальфар.
– Это я от отчаяния. На какой-то момент показалось, что хоть какой-то выход. А вы просто ловкий шарлатан. С этой иглой.
– За что вы так меня не любите, Елена Сергеевна?
– Не люблю, когда меня обманывают.
– Почему вы так боитесь чудес? – спросил мальфар тихо. – Вы же здесь работаете.
– Не в чудесах дело, – сказала она обиженным голосом. – Потом, какие тут чудеса? Рутина. Паразиты.
– Ладно. – Мальфар задумчиво покачался с пятки на носок. – Свободен. Хорошо. Пойдемте.
Он подошел к ней и взял ее под руку. Рука была твердая, она попробовала вывернуться, но не получилось.
– Куда?
– Ну… хотя бы обедать. Столовая ваша мне не понравилась. А давайте-ка я вас в ресторан свожу.
– С ума сошли, – беспомощно сказала Петрищенко. – Такие деньги…
– Деньги у меня есть. Не проблема. Пойдемте.
– У меня дела.
– Какие?
– Ну… отчет написать надо.
– Успеете. Отчет положите в сейф. Закройте на ключ. Ключ положите в карман. Ото. Все. Идем.
– Почему я должна вас слушаться? – спросила она в отчаянии.
– Ну не слушайтесь, – сказал мальфар. – Черт с вами. Сидите здесь.
– Ладно. – Петрищенко махнула рукой и стала натягивать пальто, быстро подумав – будет помогать или нет. Помогать мальфар не думал, и это почему-то ее успокоило. – Уговорили.
– Я вас не уговаривал, – сказал мальфар.
* * *
– Ну и что вы этим хотите доказать? Вы кто? Вольф Мессинг?
– Не знаю такого. А вы чего хотели, вернуться и пообедать в вашей поганой столовой, только потому, что у вас вешалка на пальто порвана?
Пожилая крикливая гардеробщица в серых перчатках сначала отказывалась брать у нее пальто. Кривила свой накрашенный рот, говорила – с оборванной петлей не возьму. Потом взяла. Еще и извинилась. Как это у него получилось?
Она машинально разгладила скатерть рукой. Скатерть была белая, крахмальная. А вот цветы на столике – искусственные, из подкрашенной бумаги. Она почему-то вспомнила, как они с Лялькой вертели на Первомай бумажные цветы, прикручивали их проволокой на голые ветки. Лялька потом вернулась с демонстрации в слезах – их цветы оказались самые некрасивые.
Но была ведь радость, ходили с Лялькой на море, покупали сладкие абрикосы с розовым, чуть подмятым бочком, у Ляльки щеки были как те абрикосы, пушистые, загорелые… Лялька, визжа от восторга, разбрызгивая море руками, забегала в воду, жмурила глаза, ныряла с головой. Пухленькая, крупная, пушистая, люди улыбались, глядя на нее.
Теперь никто не улыбается, ни один человек не улыбается, глядя на Ляльку.
Это несправедливо.
На стене улыбалась выложенная мозаикой девушка с караваем. Почти как у них в столовой.
Официантка расставила тарелки, разложила ложки-вилки и ножи. Начинать надо с тех, что дальше всего от тарелки. Хотя кого это волнует.
– Будете комплексный? – скучно спросила официантка. – Солянка, салат столичный, картофель жареный, отбивная.
– Да, – сказала она и расправила салфетку, на этот раз на коленях. – Буду.
– Елена Сергеевна, вы уверены, что не хотите посмотреть меню?
– Нет, – сказала она. – Нет, что вы.
– Все равно ничего нет, только комплексный, – сжалилась официантка. – До девятнадцати ноль-ноль только комплексный.
Мальфар пожал плечами:
– Ладно. Несите.
В солянке плавал кусочек лимона и маслина. Какое-то время она гоняла ложкой маслину по тарелке.
– А… вы правда ничего не можете сделать? Или цену себе набиваете?
– Мог бы, сделал бы, – сказал мальфар. Ел он очень аккуратно и быстро.
– А кто может?
– Никто.
– Из Москвы специалиста пришлют, – сказала она злорадно, – вот тогда и посмотрим. Настоящего.
– Откуда в Москве специалисты, – равнодушно сказал мальфар. – Чиновники там, а не специалисты, ото.
– Ладно. – Она все еще, по инерции чувствовала себя смелой и бесшабашной. – Пусть у Лещинского голова болит.
– Пусть, – согласился мальфар.
Какое-то время они ели молча.
Официантка принесла кофе. Кофе был еле теплый.
– А еще ресторан, – сказала Петрищенко обиженно.
Она помнила совсем другой ресторан; с пальмой в углу. Люстра, сверкающая хрустальным огнем, большая, как в театре, белые скатерти, цветы, женщины яркие, как птицы, оживленные голоса, шум. Папа в белом чесучовом костюме, белой рубашке, расстегнутой у ворота, мама молодая, и сама она, Леночка, раскачивается на стуле, завороженная этим светом и этим шумом, и как вдруг уходит из-под нее, выворачивается стул, и она хватается за скатерть в попытке удержаться и тянет на себя…
