Он постоял какое-то время, вдыхая сырой воздух и думая о том, что стоит на бессчетном множестве лежащих в черной земле тел. Ему стало неприятно, и он быстро сошел с холма. Найти Инну? Он не знал теткиного имени, но не сомневался, что в любой хате ему покажут: надо просто спросить, к кому вчера Инна приехала, и все. Но Инну отыскивать не хотелось. Расспросы вдруг показались ему утомительными и бессмысленными.
Он спустился с холма и открыл калитку лебедевского сада, как раз чтобы увидеть Лебедева, наливающего из трехлитровой банки молоко в кружку.
На стекле банки оставался жирный молочный след.
– Идите завтракать, Евгений, – крикнул Лебедев с веранды.
Он прошел на веранду и сел на скрипучий стул. «Спидола» рядом бормотала что-то неразборчивое – видно, потеряла волну.
– Вы, гм, Би-би-си слушаете? – спросил Лебедев, понизив голос.
– Слушаю, – признался он. – Иногда. И «Голос Америки».
– Ну и что вы думаете?
– У них хорошие аналитики, – сказал он. – Но иногда и они ошибаются.
– А то, что в Москве сейчас дефицит и очереди?
– Это правда.
– Я учил детей сорок лет, – сказал Лебедев. – Я старался им не врать. Но я преподавал естественные науки.
– И мичуринскую агробиологию? – спросил он.
– Мичуринскую агробиологию? Ах да. Она входила в программу до середины пятидесятых. Но вы знаете, по-моему, в ней что-то есть. Нельзя отвергать вот так, сразу.
– Ламаркизм?
– Да, направленную эволюцию. Нельзя сводить все к слепому случаю. Почитайте хотя бы Берга, он все-таки наш современник. Вообще биологии у нас в школе уделяется мало внимания. Больше физике. По-моему, зря. Тайна жизни все-таки самая великая из тайн.
– Наверное, – сказал он. – Я все больше по водоизмещению танкеров.
– За нефтью нет будущего, – тут же сказал Лебедев.
– Предложите альтернативу.
– Водородный двигатель, – серьезно сказал Лебедев. – Атомная энергетика тоже доказала свою несостоятельность. Вы вот у себя в Москве, вам ничего. А мы тут как на вулкане. Чернобыль под самым, можно сказать, боком. Власти преуменьшали степени опасности поначалу, да и теперь, наверное, врут. Нам-то что. Мы старики уже, а молодежь жалко. Правда, у нас ее и не много, молодежи. Все разъехались.
– Москве тоже достается, – вступился он за Москву. – Свинец, бензин…
– Ну, это даже и сравнивать нельзя. А скажите, в Москве еще продают сыр рокфор?
Разговаривая, Лебедев резал на посеченной фанерке серый пористый хлеб.
– Иногда.
– Я помню. Вкусный был сыр. Остренький такой.
– Я был наверху, – сказал он. – Ходил смотреть городище. Я не понял, это что? Крепостные стены?
– Земляной вал, – сказал Лебедев, – насыпь. Ее укрепляли камнями, конечно.
– Там рядом кладбище.
Лебедев промолчал и стал резать розовое, с прожилками сало.
– Такие могильные плиты… дорогие, наверное?
– Здесь много камня, – сказал Лебедев. – Когда-то здесь добывали камень, в лесу можно найти карьеры, затопленные водой.
– А где Анна Васильевна? – спросил он.
– Придет вечером, – ответил Лебедев. – Вы ешьте.
Он сказал:
– Спасибо, – и взял себе хлеб с салом.
И то и другое оказалось неожиданно вкусным. Может, потому, что на свежем воздухе?
Молоко тоже было вкусным. Только слишком жирным.
– У вас корова? – спросил он.
– Нет, – сказал Лебедев. – У меня пенсия. Я ветеран труда.
Он доел хлеб с салом и взял себе добавку. Могла же Анна Васильевна, в конце концов, подрабатывать в сельпо или в местной библиотеке, если, конечно, тут есть библиотека.
На всякий случай он спросил:
– Тут есть библиотека?
– Да, – сказал Лебедев. – При клубе.
Он встал и отряхнул крошки с коленей.
– Ладно, – сказал он. – Буду собираться.
Лебедев поднял на него глаза, голубые и прозрачные, как часто бывает у стариков.
– И куда же вы направляетесь? – спросил Лебедев.
Он пожал плечами:
– В Малую Глушу. До нее, кстати, далеко?
– Лесом, – сказал Лебедев. – Выйдете из села, там, за холмом, через речку, и в лес. Там просека. Но лучше не надо.
– Что – не надо?
– Ходить в Малую Глушу.
Приемник на шкафчике с посудой захрипел и отчетливо вывел:
Не надо печалиться-аа,
Вся жизнь впереди,
Вся жизнь впереди,
Надейся и жди!
Он спросил:
– Я чего-то не понимаю?
– Вы не понимаете ничего, – сказал Лебедев и замолчал.
Он сказал:
– Ладно. Спасибо. Я все-таки пойду собираться.
Лебедев пожал плечами.
Он сошел с крыльца; ночные цветы закрылись и повисли серыми комочками, открылись дневные, яркие, разноцветные. Совсем рядом с дорожкой росли кустики чернобривцев. Над цветком висела бабочка, тоже коричневая с желтым, – быть может, та, что пила из лужи на дороге.
Он уложил рюкзак, подумал и, с рюкзаком за спиной, вновь поднялся на веранду. Лебедев сидел за столом и читал вчерашнюю газету.
– А где сельпо? – спросил он.
– Внизу, – сказал Лебедев. – У моста. По правую руку. Хотите, возьмите у меня.
– Что?
– Хлеб, конечно. И сало. Хлеб могли еще не привезти. Они возят из Бугров. А сала там вообще не продают.
– А что продают?
– Печенье «Октябрьское». Частика в томате. Перловку.
Обижать Лебедева не хотелось, и он сказал:
– Спасибо, я возьму пару бутербродов.
Он отрезал два куска хлеба и переложил их ломтями сала.
– И огурцов соленых возьмите, – сказал Лебедев. – Анна Васильевна делала. Я сейчас.
Он зашел в дом и вернулся, держа в руках алюминиевую кастрюлю, где плавали крепкие пупырчатые огурцы.
– Все по правилам, с вишневым листом, с чесночком, укропом.
– Спасибо, – сказал он.
– Надо в кулек, – сказал Лебедев, – в кулек пластиковый.
Он выдвинул ящик в шкафчике – приемник снова вздрогнул и захрипел – и вытащил оттуда мятый целлофановый пакет:
– Вот.
Пакет был грязноватый, но он все равно сложил туда огурцы, а хлеб с салом завернул в газету, которую только что прочел Лебедев.
