— И мистер Бюргер спросил вас, не заметили ли вы чего-то такого, что указывало бы на отравление цианидом?
— Ну… да.
— А не сказал ли вам далее мистер Гамильтон Бюргер, что запах горького миндаля указывает на отравление цианидом, и не спросил ли он вас, не обнаружили ли вы этот запах?
— Да.
— Это было до того, как вы рассказали ему, что учуяли запах горького миндаля? И тогда эта мысль вкралась вам в сознание?
— Да.
— И вы тогда подумали, что помните это?
— Тогда я вспомнила, что почувствовала этот запах.
— Это все, — улыбнулся Мейсон.
— Это все, — огрызнулся Гамильтон Бюргер, тут же добавив: — С дозволения высокого суда замечу, что следующий свидетель настроен враждебно. Тем не менее нам необходимо вызвать его. Доктор Логберт П. Динэйр, не соблаговолите ли вы пройти вперед и принести присягу?
Доктор Динэйр прошел вперед, принес присягу и свидетельствовал о своей квалификации как врача и хирурга, о практике в психиатрии, о том, что он был знаком с обвиняемой.
— Итак, не советовалась ли с вами обвиняемая по профессиональным вопросам пятнадцатого сентября этого года или чуть раньше?
— Да.
— И вы решили, что она страдает от острого чувства вины?
— Возражаю против этого вопроса, — сказал Мейсон, — как требующего раскрытия конфиденциальной информации, существующей между врачом и пациентом.
Судья Эшхерст подумал с минуту, а потом сказал:
— Возражение поддерживается.
— Не посоветовали ли вы обвиняемой, что для нее было бы выгодно, если бы вы провели ей проверку сывороткой истины?
— То же самое возражение, — сказал Мейсон.
— То же самое постановление.
— Вы давали обвиняемой наркотик семнадцатого сентября?
— Да.
— Было ли предназначением этого наркотика преодолеть так называемый механизм защиты, который мог помешать пациентке раскрыть те факты, которые она могла считать вредящими ей?
— Да.
— Был ли у вас в тот раз магнитофон?
— Да.
— Сделала ли пациентка заявление, которое было записано на магнитофон?
— Теперь, с позволения высокого суда, — сказал Мейсон, — я возражаю против вопроса на том основании, во-первых, что он некомпетентен, неуместен и несуществен, что, как выявилось, пациентка находилась под воздействием наркотиков, и поэтому все, что было заявлено в то время, являлось плодом одурманенного воображения. Во-вторых, вопрос призывает к раскрытию конфиденциальных сведений, и, в-третьих, что если в магнитофонной ленте и содержалось какое-либо признание или сообщение, то это не дает подобающих оснований, поскольку в этом нет никакого доказательства состава преступления.
— Итак, — сказал судья Эшхерст, — мы подходим к сложному вопросу юридической ситуации, который, как в общих чертах понимает высокий суд, должен был возникнуть в ходе судебного разбирательства. Я думаю, что этому спору следовало бы состояться вне присутствия присяжных. Высокий суд должен заметить, что этот вопрос в том виде, в котором он сейчас задается, не дает ответа, который подтвердил бы все сделанные возражения. Насколько я понимаю, обвинение хочет показать, что магнитофонная запись была произведена, а затем отпустить доктора. Обвинение желает представить эту магнитофонную запись в качестве признания обвиняемой и просит, чтобы эта запись была прослушана присяжными.
— Это верно, ваша честь, — сказал Гамильтон Бюргер.
— Однако, — сказал Мейсон, — раз нам предстоит встретиться со всеми этими фактами, то мы можем встретиться с ними и сейчас.
— Я думаю, что на этот раз я отклоню эти возражения, пока мы не закончим с предварительными выяснениями, — постановил судья Эшхерст.
— Вы сделали магнитофонную запись? — спросил Гамильтон Бюргер.
— Сделал.
— И где она была?
— Я положил ее в свой сейф.
— И что случилось с ней после?
— Она была передана полиции моей сиделкой.
— Я демонстрирую вам магнитофонную бобину, на которой красным карандашом и, предположительно, вашим почерком сделана надпись, гласящая: «Разговор с Надин Фарр, 17 сентября», и спрашиваю вас: сделана ли эта надпись вами?
— Да, сэр.
— Это все, — торжествующе сказал Гамильтон Бюргер.
— Несколько вопросов, — сказал Мейсон. — В тот момент, когда была сделана эта магнитофонная запись, являлась ли Надин Фарр вашим пациентом?
— Да, сэр.
— И вы старались вылечить ее?
— Да, сэр.
— И вы почувствовали, что для того, чтобы вылечить ее эффективно, нужно знать факты, которые могли быть выявлены путем вопросов и ответов во время проверки сывороткой истины, так?
— Да, сэр.
— И вы провели эту проверку как психиатр, врач и хирург?
— Да, сэр.
— Скажите, а не находилась ли в тот момент обвиняемая под воздействием наркотиков?
— Да, сэр.
— Она понимала, что она делает?
— Здесь вы касаетесь весьма специфической психологической ситуации, мистер Мейсон. Одна часть ее сознания понимала, что она делает какое-то заявление и отвечает на вопросы, а другая часть ее сознания была подавлена наркотиками до такой степени заторможенности, что не могло быть никакого сопротивления.
— Ее сознание и сила воли были ослаблены наркотиками, которые были применены вами в процессе лечения?
— Да.
— И вы задавали вопросы и получали от нее ответы как врач, ставящий диагноз состоянию пациента, и это было доверительной информацией?
— Да.
— Вы проводите много подобных исследований, и каково их назначение?
— Да. Они дают оценку определенным эмоциональным конфликтам на основании получаемых ответов.
— А эти ответы всегда вразумительны и точны?
— Нет.
— Есть ли вероятность, что ответы, которые вы получили на свои вопросы в данном случае, неточны?
— Такая вероятность существует.
— Вы знакомы с таким феноменом, как разговаривание во сне?
— Да.
— Было ли состояние обвиняемой сходно с тем, которое вызывают разговоры во сне?
— Очень схоже. Это был искусственно вызванный разговор во сне.
— Это все, — сказал Мейсон.
— Одну минуту, — сказал Гамильтон Бюргер. — Если бы заявления, сделанные пациентами во время исследования с помощью сыворотки истины, были бы неточны, тогда не было бы никакого смысла в проведении такого исследования, доктор.
