– Например?
– Похоже, у него нарушилось зрительное восприятие. Он не мог оценить, насколько далеко я нахожусь. – Тоби замолчала и нахмурилась. – А! Вот почему он говорил о карликах.
– Что, простите?
– Парментер жаловался, что у него в доме карлики. Похоже, он имел в виду своих внучек. Им примерно по десять лет.
– Так, значит, нарушение восприятия и признаки поражения мозжечка.
– Еще были судороги.
– Да, я видел, вы отметили это в записях. – Дворак взял со стола папку и открыл ее. Тоби увидела фотокопию карты пациента из клиники Спрингер. – Вы пишете о фокальных судорогах верхней правой конечности.
– За время пребывания в больнице приступы то возникали, то прекращались, несмотря на противосудорожные препараты. Во всяком случае так мне сказали медсестры.
Дворак пробежал глазами записи.
– Валленберг их почти не упоминает. Но я вижу, здесь назначен дилантин. Подписано им. – Он посмотрел на Тоби. – Очевидно, вы правы насчет судорог.
«А почему я должна быть не права?» – с внезапным раздражением подумала она. На этот раз она склонилась к собеседнику:
– Почему вы просто не расскажете мне о том, что накопали?
– Я не хочу сбивать вас. Мне просто нужны ваши воспоминания.
– Если вы будете говорить прямо, мы оба сэкономим кучу времени.
– Вы торопитесь?
– Доктор Дворак, у меня сегодня выходной. Я могла бы сейчас заниматься домашними делами.
Некоторое время он молча глядел на нее. Затем откинулся на спинку и тяжело вздохнул:
– Послушайте, я прошу прощения за уклончивость, но дело в том, что я довольно-таки сильно ошарашен.
– Чем?
– Мне кажется, мы имеем дело с инфекционным возбудителем.
– Бактериальным? Вирусным?
– Ни то, ни другое.
Тоби нахмурилась:
– Каким же тогда? Речь идет о паразитах?
Дворак поднялся.
– Пойдемте-ка в лабораторию. Я покажу вам срезы.
Они спустились на лифте в цокольный этаж и вышли в пустынный коридор. Был восьмой час. Тоби знала, что в морге должен оставаться на дежурстве кто-то еще, но в тот момент, когда она шагала по безмолвному коридору, ей казалось, что, кроме них с Двораком, в здании нет ни души. Он провел ее в какое-то помещение и включил свет.
Вспыхнули флуоресцентные лампы; резкий свет бликами отразился от гладких поверхностей. Тоби увидела холодильник, раковину из нержавеющей стали и стол, на котором громоздились измерительное оборудование и компьютерный монитор. На полке выстроились банки с человеческими органами, погруженными в консервант. В воздухе висел неистребимый запах формалина.
Дворак подошел к одному из микроскопов и щелкнул тумблером. Бинокулярный учебный микроскоп позволял им обоим рассматривать препарат. Дворак подсунул предметное стекло под линзу и сел, чтобы настроить фокус.
– Взгляните.
Тоби придвинула табурет. Склонившись так, что ее голова оказалась рядом с головой Дворака, она посмотрела в микроскоп. То, что она увидела, напоминало пузырящееся розовое море.
– Давно я не практиковалась в гистологии, – призналась она. – Хоть намекните.
– Хорошо. Вы можете идентифицировать ткань, на которую смотрите?
Тоби смущенно покраснела. Если бы только она могла вот так просто взять и правильно ответить! Вместо этого она сидела, страдая от своего невежества. И от воцарившейся тишины. Не отрываясь от окуляра, она проговорила:
– Обидно признавать, но я не понимаю, что это.
– Ваш профессионализм здесь ни при чем, доктор Харпер. Картина на этом стекле настолько необычна, что ткань действительно тяжело распознать. То, на что мы сейчас смотрим, – срез коры головного мозга, подкрашенный парааминосалициловой кислотой. Розовое – это нейропиль нервных волокон, фиолетовым окрашены ядра.
– А это что за вакуоли?
– Вот об этом я и спрашиваю. В нормальной коре всех этих пузырьков быть не должно.
– Странно. Похоже на розовую губку для мытья посуды.
Дворак не ответил. Она удивленно подняла голову и перехватила его взгляд.
– Доктор Дворак!
– Так и есть, – пробормотал он.
– Что?
– Именно так это и выглядит. Как розовая губка.
Он снова сел, потер глаза. В резком свете ламп Тоби заметила на его усталом лице морщинки и черную тень пробивавшейся щетины.
– Думаю, мы имеем дело со спонгиоформной энцефалопатией, сказал он.
– Вы имеете в виду болезнь Крейцфельда-Якоба?
Он кивнул.
– Это объясняет патологические изменения, которые видны на срезе. А также клиническую картину. Измененное сознание. Визуальные искажения. Миоклонические конвульсии.
– Значит, это не фокальные судороги?
– Нет, я полагаю, вы видели миоклонус. Сильные повторяющиеся приступы, начинающиеся от громких звуков. Дилантином они не снимаются.
– Но ведь болезнь Крейцфельда-Якоба встречается крайне редко!
– Один случай на миллион. Она действительно регистрируется у пожилых людей, но это единичные больные.
– Но бывают же и вспышки. В прошлом году в Англии…
– А, вы имеете в виду коровье бешенство. Похоже, это один из вариантов Крейцфельда-Якоба. Возможно, одна и та же болезнь, точно неизвестно. В Англии заразились люди, которые ели говядину, пораженную губчатым энцефалитом. Это была необычная вспышка, таких с тех пор не повторялось.
Она вернулась к микроскопу.
– Возможно ли, что у нас тоже возникла вспышка? – тихо проговорила она. – Ангус Парментер не первый пациент с такими симптомами. То же самое было у Гарри Слоткина. Он поступил на несколько недель раньше Парментера с той же картиной. Спутанное сознание, зрительные расстройства.
– Это неспецифические признаки. Для подтверждения необходимо вскрытие.
– Со Слоткиным это невозможно. Его так и не нашли.
– Значит, поставить диагноз не удастся.
– Они жили в одном и том же поселке. Могли подвергнуться действию одного и того же патогена.
– Эту болезнь нельзя подхватить как простой насморк. Она передается прионом, инфекционной белковой молекулой. И требует прямого контакта с тканью. Например, трансплантация роговицы.
– Англичане подцепили ее после употребления в пищу говядины. Разве у нас не могло произойти то же самое? Возможно, они ели вместе…
– Но в Америке нет зараженного скота. У нас не было случаев коровьего бешенства.
