– И я тебя, – шепчу сквозь слезы, отвечая на поцелуй, – знаешь, я же тоже смогу прилетать, – улыбаюсь.
– Сможешь, как только я все окончательно улажу.
– Да.
– Я постараюсь навестить вас, – касается моего живота, – как можно скорее.
Он целует меня в лоб, усмехается, проводит ладонью по плечу и медленно отступает. Машу ему вслед, стискивая зубы. Я не сказала. Снова.
***
– Ты так и не созналась? – Полина кидает на меня укоризненный взгляд по ту сторону экрана.
Переношу телефон на туалетный столик, прижимая заднюю крышку к зеркалу, и отрицательно качаю головой. Прошло два с половиной месяца, но я так и не сознавалась. За это время мы с Лешей виделись три раза, а дома на меня то и дело нападают с гиперопекой. Хочется съехать к себе на квартиру, но папа не позволяет. Наш последний разговор прошел на довольно строгой ноте.
– Нет.
– Ты же понимаешь, что скоро начнутся вопросы про живот.
– Я читала, что у многих его становится видно месяце на пятом.
– Допустим, но вы адски мало видитесь. И за все это время ты так и не смогла забеременеть.
– Я знаю, – шиплю в ответ. Почему-то сразу вспоминаю последнюю прочитанную мной статью, из которой следует, что в моем случае все завязано на психологии. Я здорова физически, но что-то в голове мешает зачатию. Выглядит антинаучно. А что, если это реально?
– Тогда расскажи правду, пока не поздно.
– Сейчас не время. Леша еще не до конца разобрался с проблемами, да и Ася в плохом состоянии, говорят, она до сих пор не пережила насилие.
– Что это значит?
– Ничего хорошего. Я просто добью его своей правдой о том, что никакого ребенка никогда не было. И все это моя тупая манипуляция…
– Здравствуйте, тетя Герда, – Полина сглатывает и нервно трет щеку.
Я же медленно оборачиваюсь к вошедшей маме. Она явно в шоке.
– Я стучала, – добавляет и, наверное, сама не знает, для чего.
– Тей, потом созвонимся, – Полька отрубает видеосвязь.
Что именно слышала мама? С какого момента она здесь?
– Теона, думаю, нам нужно серьезно поговорить, – она садится на кровать, заводит руки за спину, упираясь ладонями в мягкую поверхность.
– Не говори никому, – смотрю на нее во все глаза, – пожалуйста.
– Ты же понимаешь, что это не поможет?
– Знаю, но вдруг, вдруг что-то изменится или…
– Тея, ты взрослая девочка и должна быть ответственной за свои поступки.
– Мама, – подаюсь к ней, больше всего желаю, чтобы она обняла. Успокоила.
Мне так не хватало ее в этом вранье, не хватало ее советов, присутствия.
– Не плачь, – касается моей головы, – Леша прилетает в следующее воскресенье. Тебе нужно быть смелой и все ему рассказать.
– Но сейчас не время…
– Для таких вещей никогда не будет подходящего времени. Он тебя любит и поймет.
– Нет, – качаю головой, – не поймет. Он гордый, он никогда не простит. Никогда.
– Возможно, ему понадобится время все переварить…
– Может быть, сказать, что я потеряла ребенка? Сказать, что был выкидыш?
– Тея, – мамин голос холодеет, а я завываю еще громче, – разве ты сама потом сможешь жить с этим?
– Нет. Не смогу. Но и потерять его я тоже не могу. Мамочка, прости меня…
– Я-то за что?
– За то, что твоя дочь лживая и… и… – глотаю слезы и начинаю кашлять.
– Ну все, тише. Ти-ше. Давай я принесу тебе чай?
– Не надо. Просто посиди со мной, – выдыхаю, чувствуя мамины объятия.
Все время до Лешиного приезда я готовлюсь к тому, что расскажу ему правду. Продумываю каждое слово, но от этого нет толку. Как ни подай, три месяца вранья никуда не денутся. Никуда.
– Тея.
От его голоса я покрываюсь мурашками. От прикосновений становлюсь ватной. Мы стоим посреди гостиной, смотрим друг на друга, и впервые за все время наших с ним отношений я прихожу к выводу, что просто его недостойна.
Моя избалованность, инфантильность, стремление получать все и сразу – совершенная дикость для такого, как он. Теперь к этому списку добавилось еще и вранье.
– Леш, нам нужно поговорить.
– Хорошо. Я только попью воды и…
– Нет. Я давно хотела сказать, но боялась. Честно говоря, и сейчас боюсь.
– Тейка, ты о чем?
– Не перебивай, – кусаю нижнюю губу, – в общем, я… я не беременна.
– Что?
Леша смотрит на меня с насмешкой. Он еще не переварил суть сказанных мной слов и пребывает в моменте нашей встречи. В моменте радости. Но с каждой секундой улыбка гаснет.
– Ты… это выкидыш? Я…
Он протягивает мне соломинку, сам хочет за нее ухватиться. Не желает верить в то, какая я дрянь.
– Нет, – отрицательно качаю головой, – я никогда не была беременной, – говорю четко, отрывисто, так, чтобы не пойти на попятную.
– То есть ты врала мне… врала мне все это время?
На его лице нет эмоций. Он просто открывает рот, из которого вылетают слова.
– Я не хотела, это произошло случайно. Прости меня, я…
Леша делает шаг назад. Выпускает мои руки из своих ладоней.
– Леш, я…
– Я понял.
– Ты уйдешь?
– Я приглашен на ужин.
На этих словах Леша отворачивается и быстрым шагом идет на кухню. Смотрю ему вслед, а потом, потом плавлюсь на протяжении двух часов. Двух часов настоящего ада. В доме гости, и никто, кроме меня, Леши и мамы, не знает о моем вранье. Даже папа находится в неведении.
– Ты хочешь рассказать им? – сжимаю бокал с безалкогольным коктейлем крепче, поворачиваясь к сидящему рядом Кирсанову.
– Зачем? – даже не смотрит.
– Не знаю. Поговори со мной, скажи что-нибудь. Пожалуйста.
– У меня пока нет желания с тобой говорить.
– Тогда скажу я, – улыбаюсь и, поднявшись со стула, ударяю вилкой по бокалу, чтобы привлечь к себе внимание. – У меня для вас новость!
Я уже открываю рот, чтобы рассказать правду и прекратить эти поздравления и вопросы о малыше, но Леша меня перебивает, произносит какой-то тост и давит взглядом, чтобы я села обратно. Прижала попу к стулу и молчала.
Когда гости расходятся, Кирсанов о чем-то говорит с папой и выходит из дома. Бегу следом, но он делает вид, что не видит. Садится в машину и уезжает. Просто уезжает, оставляя меня одну.
