И вновь передо мною стоял почти незнакомый отец Реми – деятельный, веселый, светившийся изнутри ровным жизненным светом. Мне казалось, что мы с ним уже встречались; и вот я поняла: так он мне улыбнулся, когда мы собирались танцевать вольту, когда смотрел из-под маски Доктора Грациано; когда о свободе говорил.
– Почему я должна все это делать? – спросила я. Никакая любовь, никакое сладкое головокружение не могли сбить меня с толку.
Отец Реми быстро поцеловал меня в губы.
– Не задавайте вопросов еще некоторое время. Доверьтесь мне, Маргарита, прошу вас, безоглядно доверьтесь, никакого от того не будет зла. Я обещаю вам. Моему слову – поверите?
Я глубоко вздохнула. Выбора у меня нет – рано или поздно виконт все равно окажется со мной в спальне, и я ударю его ножом, как планировала. А где венчаться – разницы нет; захотелось отцу Реми обвенчать грешницу с не меньшим грешником, соединить убийц бывшего и будущую в какой-то особой часовне – пусть так и будет. Я слишком устала от недомолвок, чтобы настаивать на ответах теперь. Мне б до свадьбы продержаться.
– Хорошо, – сказала я. – Только вы мне потом объясните.
– Непременно, дочь моя, непременно. Идите сейчас же к отцу, а потом возвращайтесь ко мне. Стану ждать вас в капелле. Придется немного нарушить правила приличия, но ни мне, ни вам это уже не страшно.
Я посмотрела ему в глаза – как грех, который он со мной уже совершал, оборачивается в нем непреклонной святостью? Вот загадка, – и кивнула.
– Не бойся, Маргарита, – шепнул отец Реми и погладил меня по щеке, – поверь своему священнику. Поверь мне. Так хочет Бог.
Глава 14
Abyssus abyssum invocat
[22]После смерти Мишеля отец спрашивал меня, не хочу ли отложить свадьбу, когда я сказала, что нет, понимающе качнул головой и особого удивления не выказал. Моя неприязнь к мачехе, ее очевидное облегчение от смерти слабоумного ребенка, мое желание вырваться из охваченного фальшью и тоской дома – отец все это понял и не имел ни сил, ни желания возражать. Но с часовней могли возникнуть сложности.
Отец Реми меня словно заколдовал – я отправилась на поиски папеньки и нашла его в библиотеке, погруженного скорее в себя, чем в чтение книги, которую он держал в руках.
Увидев меня, отец отложил томик:
– Это ты, Мари. Садись, садись.
Мы не разговаривали со вчерашнего дня, и с какой же тоской смотрела я теперь на него! Внезапно осознав, что отмеренное нам всем время прошло, что до нашего расставания на всю жизнь остались считаные дни, я испытала острую любовь к отцу. Как будто мне взрезали сердце и трогают рану любопытным пальцем. Один только отец любит меня в моей семье, одному ему я осталась нужна. Как он станет жить, когда и меня потеряет? Непременно ему напишу, решила я. И скоро.
Я села в кресло напротив него и сложила руки на коленях. Некоторое время мы молчали; на макушке отца угнездился солнечный луч, пробравшийся в щель между портьерами. Словно нимб воздвигся, словно божественное пламя. Вот таким я отца тоже запомню – сейчас он для меня святой.
– Я хотела поговорить о свадьбе, – сказала я.
– Ах да. Конечно. – Его пальцы с большими плоскими ногтями вновь взяли томик, лишь бы что-то держать. – Я договорился с аббатом де Клуэ. Он обвенчает вас с виконтом в своей церкви, это…
– Папочка, – сказала я мягко, – вот об этом и хочу поговорить. Я сама выбрала церковь и священника. И еще я снова хочу позвать гостей. Побольше гостей.
Он удивился: до сих пор я весьма равнодушно относилась к свадьбе, выказывала радость лишь для приличия, чтоб никто меня не заподозрил. Ведь все полагали, что я влюблена в виконта де Мальмера, хотя не было на свете человека, в которого я могла бы быть менее влюблена!
– Всего десять дней до свадьбы. Что ты такое говоришь, Мари?
– Хочу, чтобы ты своих друзей позвал, пусть придут. И виконту я напишу, он уважит мое желание. А венчаться хочу в часовне Святого Людовика, что в предместье Фобур Сен-Жермен. Все это явилось мне во сне, после того как я молилась на ночь, как мне отец Реми велел.
Невинная ложь, которой так много уже накопилось в моей жизни, да черт бы с ней. Мною овладела умственная лихорадка, казалось, минуты бегут быстрее, быстрее, и я за ними не поспеваю.
Отец покачал головой.
– Все это странно, дочка. Ты уверена в том, что говоришь?
– Уверена. А еще прошу, пусть отец де Шато нас обвенчает. Он так хорошо меня наставил, так помог. Пожалуйста.
Если бы папенька увидел, как наставлял меня отец Реми в капелле прежде, чем прибежала Эжери звать нас к Мишелю, то запер бы меня в спальне и в жизни больше никуда не отпустил. Даже под венец, я полагаю. Но тайна оставалась тайной, поцелуи отца Реми связывали нас с ним сильнее, чем просто дружба, просто приязнь, а родителям о грехах детей знать не следует. Так проще.
– Мари, – негромко сказал отец, – если это всего лишь каприз, то…
– Нет. Это желание, папа, одно из самых глубоких моих желаний, и Господь помог мне понять его. Так будет правильно. Пожалуйста, позволь мне сделать это, чтобы я была счастлива.
Отец поднялся, подошел ко мне, поцеловал в лоб сухими губами – словно клеймо поставил.
– Хорошо. Как же ты нынче на мать похожа…
И вышел.
Я осталась сидеть, растерянная, с горьким комком в горле. В последнее время я только и делаю, что плачу, пора с этим заканчивать. Если я не смогу убить виконта, потому что нож дрогнет в моей руке, потому что заливаться слезами начну, – никогда себе не прощу. Во мне нет святости, нет чести, но силы пока еще есть.
Отец Реми ждал меня в капелле, расхаживая туда-сюда. Его светлое настроение никуда не делось, четки снова порхали в руках – стук-стук, и спину он держал деревянно, как и в первые дни. Таким знакомым он мне казался сейчас и таким незнакомым. С каждой минутой я любила его все больше, а понимала все меньше.
– Маргарита! – воскликнул он, завидев меня. – Ну что?
– Он согласен, – сказала я, остановившись в двух шагах от алтаря и сцепив руки за спиной, – только не пойму, зачем вам это нужно.
– Господу. Господу нужно, дочь моя! – Отец Реми воздел руку, с которой свешивались четки. Не понимала я этой его резкой веселости. – Теперь следующее. Идем со мною в келью.
Я приподняла брови в немом вопросе, но в келью пошла. Возбуждение отца Реми оказалось заразным, меня словно опоили: веки подергивались, в руках слабость. После признания всегда так бывает, мне говорила мать. Давным-давно, когда виконт еще не отравил ни ее жизнь, ни ее саму.
Отец Реми запер дверь, подвел меня к столу и усадил. Я и опомниться не успела, как передо мною оказалась бумага, в руке – перо, отец Реми щелкнул крышкой чернильницы.
