Опять уроки учила или папины задания выполняла, зубрилка маленькая. Вот по ней я точно скучала. Слезы опять навернулись на глаза.
— Даха, ты чего? Плачешь?
Иду к ней, обнимаю, прижимаясь к единственному родному, близкому и понимающему меня человеку.
Машка так и стоит с бутербродом и чаем, раскинув руки, а я опять рыдаю.
— Даха, да погоди, обожгу чаем.
— Ты снова ешь по ночам? Я же говорила: будешь жрать — будешь жирная.
Она отстраняется, ставит свой ночной перекус на антикварный столик, кипяток проливается, а я представляю, как будет сокрушаться экономка, улыбаюсь сквозь слезы.
— Ну, что стряслось, систер? О нет, дай угадаю. Папа? Папа тебя застукал с мужиком? Я так и знала: что-то случится — крысы снились всю ночь.
— Под столом, — снова слезы, Машка обнимает, тянет меня к лестнице, поднимаемся на второй этаж, идем в ее комнату.
— О, так, так, полегче. Ты была под столом, а где был мужчина?
— Рядом.
— Ты минет, что ли, делала, а тут зашел папа?
— Маша, ну какой минет? Ты думаешь, я бы приехала живая после такого?
— Ну, папа тоже человек.
— Он зверь, а не человек.
Машка снимает с меня шубу, сажусь на кровать, разуваюсь, а сама чувствую, как от меня пахнет Вершининым, его туалетной водой, от этого хочется просто выть.
— Может, тебе коньячку накапать?
— Нет, я вчера капала, голова болит.
Маша чешет затылок, карандаш все еще точит в волосах, весь письменный стол завален учебниками и бумагами. Меня иногда Машкино рвение к наукам пугает.
— Дай воды.
Она быстро убегает в ванную, возвращается со стаканом, жадно пью, хочу еще.
— Так, ну, рассказывай. Возвращение, конечно, было триумфальным, не ожидала. И да, ты проиграла, если что. Вся твоя самостоятельность накрылась, никчемное ты мое существо.
Машка гладит меня по голове, как непутевого ребенка. Но я не такая, просто так вышло.
— Я влюбилась.
— За три недели? Сильно.
— Маша, вот я посмотрю, как ты когда-нибудь влюбишься и потеряешь голову.
— Сомневаюсь.
— Мы познакомились в ту пятницу.
— А-а-а-а-а-а, это в корне все меняет, но после минета под столом папа решил, что этой любви не бывать?
— Маша!
— Ладно, ладно, молчу.
Смотрю на сестренку, вот такая милая, словно ангелочек, а как откроет рот, так прибить хочется за ее шуточки и подколы.
— Он такой невероятный, такой классный, сильный, уверенный.
— Зовут-то как этого идеального мужчину?
— Рома.
— О, Рома, Рома, Роман, мужчина всей моей жизни. Так, а папа каким боком? Почему мне все вытягивать из тебя надо?
— Роман Вершинин, у него своя строительная компания, но папа, ну ты знаешь его, решил скупить почти все такие фирмы, объединить в холдинг. Подмять под себя все и всех, это так в его духе.
— Да, есть такое, я читала бумаги. Там проект — закачаешься: новые микрорайоны, социальные объекты…
— Маша! Мы сейчас не о проектах, а о том, что он ломает людей, не видит ничего, кроме денег и выгоды, а есть еще нормальные человеческие эмоции и отношения. Есть люди, которые не хотят продавать то, что создавали годами, во что вложены силы.
— Папа уговорит, а не уговорит, так заставит.
— Вот это ключевое слово «заставит». Он и меня заставит выйти замуж за Прохорова, а я люблю Романа. А он думает, что я его предала, что специально была с ним, господи, как все сложно-то. Я наврала ему, скрыв свою фамилию, он знал только мамину девичью.
— Так, подожди, я из твоей сбивчивой речи начинаю что-то понимать. Ты познакомилась с мужчиной, вы были вместе, ты стала его секретаршей, а тут явился папа. Интересно, с каких это пор он сам ходит по таким делам?
— Ты еще самого интересного не знаешь: та дамочка в ресторане, что была с ним — она, оказывается, бывшая любовница отца моего Вершинина.
Машка замерла, округлила глаза.
— Вот и я также смотрела на них. А вчера Рома держал ее за руки, я сама лично видела. Но потом он рассказал, что эта сучка была любовницей его отца, давно.
— Мне надо выпить.
Машка ушла в гардеробную, вернулась с бутылкой мартини, отобрала у меня стакан, налив туда спиртное, выпила тремя большими глотками. Плеснула еще, протягивая его мне.
— Значит, папочка влюбился и решил не хуже тебя потерять мозг. А то-то я смотрю, не появляется дома три дня. Анжелика приезжала, спрашивала, где он. Его даже любовница потеряла. А он, оказывается, скупает фирмы и жарит другу бабу.
— Маша!
Удивляюсь, где Маша успевает нахвататься таких слов? Ведь приличная девушка, в университете учится, они бы с Ржевским нашли общий язык.
— Надо больше узнать о той дамочке. Имя знаешь?
— Люба.
— Люба — и все?
— И все. Блондинка, я посылала тебе фото из ресторана.
— Негусто.
Машка отпила прямо из горлышка, села за ноутбук, открыла почту, пальцы быстро забегали по клавиатуре. Рома прав, мы скоро всей семьей пойдем в анонимные алкоголики.
— Думаю, папа ее проверил вдоль и поперек. Но завтра и мы узнаем, кто эта дамочка такая. Точнее, сегодня.
— Как так?
— А так, что надо дружить с начальником охраны и дарить ему на день рождения и двадцать третье февраля дорогой вискарь.
Мы одновременно посмотрели на часы: ровно три ночи. Снова стало грустно, шмыгнула носом.
— Ну, чего ты, бедовая? Все хорошо будет. Вершинин твой еще приползет и будет у папеньки просить твоей руки. Вот увидишь. Скажи, он классный?
— Он самый лучший… люблю его.
Маша садится рядом, обнимает меня, гладит по спине.
— Но он не простит меня.
— Простит, ты же непутевая, какой от тебя можно ожидать подвох? Только яичницу можешь сжечь, а не директору фирмы запудрить мозг, тут талант нужен.
— Я сожгла.
— Ну, я же говорю. Не плачь, все будет хорошо.
— А папа сказал, что Прохоров вернулся.
— Интересно посмотреть на твоего Вершинина и как он начистит рыло Федору. А папа что, с тобой не приехал?
— Нет.
— Значит, утром явится.
Мы легли на кровать, я как и была — в брюках и блузке, раздеваться не было никаких сил. Машка что-то еще говорила, я засыпала под ее голос. Хорошо, что у меня есть сестра.
