Я уезжала на пару суток, но все непоправимо изменилось.
Сколько не убеждай себя, что жизнь просто вернулась в привычное русло, это не так…
Разуваюсь и ставлю кеды на полочку. Замечаю пустоту там, где недавно болталось ненужное плюшевое сердечко, и фантомная радость сменяется тянущей грустью.
Неприкаянно брожу по притихшим помещениям, забредаю на кухню и без сил опускаюсь на стул.
Привычно гудит холодильник, шторки, влекомые сквозняками, кружатся в медленном вальсе, кафель беззвучно гладят солнечные зайчики. Обманчивое ощущение покоя порождает мысль, что Тимур только что был здесь — вышел в супермаркет за любимым дошиком и мятной жвачкой, и скоро вернется — с пакетом и огромной охапкой розовых роз.
Будущее без него больше не кажется чем-то далеким и абстрактным. И черная пропасть одиночества неумолимо разрастается, угрожая затянуть меня в свои мертвые глубины.
Деньги нетронутыми лежат на столе, от них исходит сладкий запах духов Эльвиры.
Я ведь действительно виновата перед ней — творила гнусности с ее сыном и стала причиной их ссоры. Он наверняка наговорил матери много лишнего. Из-за меня.
Господи, зачем?..
Весь день, не меняя позы эмбриона, валяюсь на диване, прислушиваясь к шагам в подъезде и вздохам лифта, невидящими глазами гляжу на красивые лица корейских актеров из многообещающего онгоинга, считаю минуты до вечера…
Стрелки бабушкиного будильника подползают к пяти; вытянув себя за шкирку из болота раскаяния и апатии, я плетусь в душ.
Тщательно сушу волосы, собираю их в подобие прически и надолго зависаю перед распахнутым нутром платяного шкафа. Готовлюсь к свиданию — настоящему, по всем правилам. С мужчиной, которого одобрила мама. И с которым, не опасаясь осуждения, можно показаться везде и всюду.
От волнения дрожат губы.
Однако стоит признать — вызвано оно не предстоящей встречей с Димой, а ожиданием, что Тимур вот-вот позвонит в дверь.
Но он не звонит. Хочется реветь.
Я такая жалкая…
Открываю ноутбук, нахожу подборку старых клипов и включаю для фона. Прищурившись, подвожу опухшие глаза и оттеняю веки темно-коричневым карандашом.
Но ролик быстро заканчивается, и, вместо сгорбленного над гитарой Кобейна, на экране возникает грозный психолог с подробным рассуждением на тему: «Как понять, по-настоящему ли вас любит мужчина».
«…Принимает такой, какая вы есть… — монотонно бубнит он. — …Слушает и слышит. Не пытается переделать под себя…»
«…Уважает ваши интересы…»
«…Разделяет их…»
«…Заботится о том, чтобы вы получали удовлетворение в постели…»
— Да заткнись ты уже! — рычу, захлопывая ноут. — Как вы все меня достали!..
***
Витрины торгового центра загадочно подмигивают огнями вывесок и отражениями фар, фонтан, подсвеченный разноцветными прожекторами, радугой взмывает в сиреневое небо, жаркий ранний вечер укутывает город.
Дима, на сей раз облаченный в тотальное черное, степенно и расслабленно вышагивает рядом и предусмотрительно заносит руку над моим локтем каждый раз, когда тонкие высокие каблуки увязают в трещинах брусчатки. Чертыхаюсь и глупо улыбаюсь.
От его заботы и чересчур душных речей в висках оживает назойливая мигрень, но прохладное шифоновое платье струится по фигуре, гладит колени, выгодно подчеркивает достоинства и чертовски мне идет — глаза Димы буквально кричат об этом, что не может не льстить.
Бросаю взгляд на крыльцо офисного здания, но коллеги, как назло, уже разошлись по домам. Нет и Олечки Снегиревой…
Бывшей компании Тимура тоже нет, хотя я зорко вглядываюсь в синие сумерки в сквере.
Несмотря на неловкость, парализующую мой и без того не блестяще соображающий мозг, мы оживленно болтаем — честно стараюсь вслушиваться в пафосные слова Димы и угадывать вложенный в них смысл, сочиняю остроумные ответы и даже попадаю в кон, но безрадостные выводы все равно выплывают на поверхность. Я не ошиблась — общение с ним требует отдачи, постоянной готовности угодить и заглядывать в рот, но, возможно, стоит поработать над собой?..
Он жалуется, что одинок и все еще ощущает себя юным, но возраст в паспорте и окружение настаивают на обратном. И, выдержав театральную паузу, припечатывает:
— Мы похожи, Майя. Понял это, как только увидел тебя.
«Все будет, стоит расхотеть…» — говаривал кто-то из мудрых. Видимо, высшие силы наконец услышали мои тихие мольбы, и в награду за долготерпение явили мне Диму. И я могла бы быть счастлива, если бы душу не пекло и не знобило от скорби и ужаса. Если бы я не искала в лицах прохожих улыбку и смеющиеся глаза Тимура.
Если бы не чувствовала тянущей тоски и ноющего неудовлетворенного желания, которое мог утолить только он.
Я теряюсь и не знаю, что ответить, но Дима указывает на украшенные гирляндами и плющом двери ресторана и, поддержав одну из створок, учтиво пропускает меня вперед:
— Я не настаиваю на решении прямо сейчас… — усмехается он. — Прошу.
Внутри уютно и интимно, приглушенный свет льется из матовых светильников под потолком и свечей, плавящихся на столиках в круглых вазах. Мы занимаем самый дальний — в углу, за гигантским живым цветком, тут же из воздуха материализуется официант.
Дима безупречно галантен и внимателен, принимает к сведению все мои пожелания, но настаивает на проверенных блюдах, и чувство чужеродности, накрывшее меня утром в машине, возвращается навязчивым дежавю.
Это происходит не со мной. Это мне не подходит…
Еда слишком пресная и застревает в горле — мой убитый глутоматом натрия вкус не срабатывает и не различает изысканных оттенков. Но она дорогая, и я смиренно ем.
Дима пускается в «чисто гипотетические» разговоры о возможных отношениях, расспрашивает, что я не приемлю в них, а что — ценю. Чуть было не выбалтываю ересь, которую Тимур умудрился выслушать и понять той майской ночью на балконе, но вовремя осаждаю себя и несу заученную, но правильную чушь. Дима кивает, и его задумчивый пристальный взгляд с отблесками дьявольского огня приклеивается к моей груди.
Он прибивающе, тяжеловесно, невыносимо идеальный… Мысли снова устремляются к Тимуру. К его невесомой светлой душе, веселому смеху, песням в ночную пустоту, признаниям, разгоняющим кровь и ход времени…
Сегодня между мной и Димой точно ничего не произойдет — я не смогу. Не смогу, даже если мама заклеймит меня позором и предаст анафеме.
Растерянно пялюсь на жемчужно-белые зубы, идеально подстриженную бороду и толстенную золотую цепочку на могучей шее, и меня мутит. На лбу проступает пот.
— Может, поедем ко мне? — Дима хмуро смотрит на часы, но снова мажет меня липким взглядом. Хватаюсь за высокий стакан и с удовольствием глотаю холодную воду.
