– О, Господи, – отвечал я, – все ведомо Тебе, и я без колебаний исполню это, хотя и не знаю еще, как я это сделаю.
И Господь повелел мне встать и идти. И я встал и пошел, устремив свой взор к Небесам. Я шел по тропе, шел все выше и выше, и путь мне освещали лучи заходящего солнца, пробивающиеся сквозь багровые облака.
Внезапно я почувствовал, как некая сила заставила меня остановиться и посмотреть под ноги – на земле, отражая алый свет лучей заходящего солнца, словно окрашенный яркой кровью, лежал острый клинок Рохуса. Теперь я понял, почему Всевышний позволил победить меня и сохранил мне жизнь. Он берег меня для иного, высшего поручения. И теперь он вложил мне в руки средства для достижения святой цели. О, Господи! Сколь неисповедимы пути Твои!
XXXIV
«Ты оставишь ее, оставишь ее мне!» – так сказал он, это чудовище, когда тело мое было в его руках, и я завис над пропастью и был между жизнью и смертью. Он «разрешил» мне жить, но не из милосердия, близкого и понятного каждому христианину, но потому, что презирал мою жизнь – не стоящую его внимания, не достойную того, чтобы взять ее. В гордыне своей ему было все равно – жив я или мертв.
«Ты оставишь ее, оставишь ее, оставишь ее мне!» Надутый осел! Разве ты не знаешь, что Господь всеведущ? Что он простер длань свою над каждым цветком на лугу, над каждым птенцом в гнезде? Оставить тебе Бенедикту? Разрешить тебе разрушить ее тело и погубить душу? Что же… Ты увидишь, что и над ней простерта рука Божья, и она защитит и спасет ее. Есть еще время – пока душа еще чиста и незапятнана. Тогда – вперед! И выполни волю Всевышнего!
Я преклонил колени там, где Господь вложил мне в руки орудие своей воли. Душа моя, все существо, без остатка, исполнилось величием миссии, порученной мне. Сердце билось в восторге, и словно наяву – таким отчетливым было видение – я увидел то, что мне предстояло сделать.
Я поднялся и, укрыв кинжал в своих одеждах, направил шаги вниз, к Черному озеру. Сиял в небе месяц, и пламенел он, как рана, словно чья-то злодейская рука вогнала клинок по рукоятку в священную грудь Небес.
Дверь ее хижины была приоткрыта – и долго я стоял, очарованный открывшейся мне мирной картиной. В середине комнаты пылал очаг, и его пламя ярко освещало все кругом. Неподалеку от огня сидела Бенедикта и расчесывала свои длинные золотые волосы. То, что я видел сейчас, было так непохоже на то, что довелось зреть в предыдущее посещение! Я стоял у входа в хижину и смотрел на нее – ее глаза, лицо сияли таким счастьем, такой радостью, – прежде я не мог и вообразить, что она способна на такие эмоции! Она что-то напевала тихонько своим негромким нежным голосом, и по улыбке, что блуждала на ее губах, я понял – она пела о любви, о любви земной. Воистину – она была прекрасна! Так прекрасна, что Небеса могли гордиться своим творением. Но, хотя в голосе ее я слышал голоса ангелов, я чувствовал, как гнев закипает во мне, и я окликнул ее.
– Чем ты занята, Бенедикта? Уже так поздно! Ты поешь, словно в ожидании возлюбленного, и расчесываешь волосы, словно готовишься к празднику. И это всего три дня спустя, как я, брат твой во Христе и единственный друг твой, оставил тебя в скорби и отчаянье. А теперь – что вижу я! – ты счастлива, счастлива, словно невеста.
Она встала, и на лице ее промелькнула радость от того, что она видит меня снова. Она наклонилась к моей руке и поцеловала ее. Лишь после этого она подняла глаза и посмотрела мне в лицо. И… отшатнулась с возгласом ужаса – словно увидела не меня, а исчадие ада!
Но я удержал ее и спросил:
– Ответь мне, почему ты прихорашиваешься, ведь уже ночь? И ответь, почему ты выглядишь так, будто очень счастлива? Неужели тебе хватило всего лишь трех дней, чтобы пасть, пасть низко? Теперь ты – наложница, а Рохус твой любовник?
Она стояла и смотрела на меня, застыв от ужаса.
– Где ты был и почему ты пришел сейчас? – спросила она меня. – Ты выглядишь так, словно тяжело болен! Умоляю тебя, святой отец, сядь и отдохни. Ты так бледен… тебя всего трясет, словно в лихорадке. Сейчас я дам тебе выпить что-нибудь горячее, и ты почувствуешь себя лучше.
Взглядом я заставил ее замолчать.
– Я пришел не для того, чтобы отдыхать, и не для того, чтобы ты за мной ухаживала, – произнес я. – Сейчас я здесь по велению Господа нашего. Отвечай же, почему ты пела?
Она ответила мне невинным взглядом агнца и сказала:
– Потому что, забыв на мгновение, что ты теперь далеко, я была счастлива.
– Счастлива?
– Да… Он был здесь…
– Кто? Рохус?
Она кивнула.
– Он был такой добрый, – сказала она. – Он сказал, что попросит своего отца встретиться со мной, а потом тот, может быть, возьмет меня в свой дом и даже попросит Его Преосвященство снять проклятие с моего имени. Правда, это замечательно? Но тогда, – добавила она, и голос ее внезапно изменился, и глаза опустились долу, – ты уже, наверное, не сможешь больше защищать меня. Все это потому, что я бедна и у меня никого нет…
– Что я слышу! Он уговорит отца, и тот возьмет тебя под свое покровительство? И приютит тебя в своем доме? Тебя – дочь палача? Он, этот молодой мерзавец, противный Господу и слугам Его, вдруг возвращается в лоно Святой Церкви? О, ложь! Ложь! Подлая ложь! О, Бенедикта, несчастная, обманутая Бенедикта! По улыбке твоей и по слезам твоим я вижу, что ты веришь чудовищной лжи этого подлеца!
– Да, – сказала она торжественно, гордо вскинув голову, словно стояла пред священным алтарем, – я верю ему.
– На колени тогда! – вскричал я. – И возблагодари Господа за то, что послал Он одного из избранных своих спасти твою душу от вечных мук ада.
Услышав мои слова, она затрепетала от страха.
– Чего же ты хочешь? Что я должна делать? – воскликнула она.
– Молиться, чтобы простились тебе твои прегрешения. – Внезапная волна восторга охватила мою душу.
– Я – слуга Божий! – вскричал я. – Рукоположенный и помазанный самим Всевышним, во имя Отца, Сына и Святого Духа, я прощаю тебе твой единственный грех – твою любовь. Я дарую тебе прощение, прощение – без покаяния. Я освобождаю душу твою от позора этого греха, потому что ты искупишь его своей кровью и своей жизнью.
С этими словами я схватил ее и силой заставил опуститься на колени. Но она хотела жить; она закричала и заплакала.
Она вцепилась мне в колени и стала умолять во имя Господа и Святой Девы. Затем она вскочила на ноги и попыталась убежать. Я снова схватил ее, но она вырвалась из моих рук и бросилась к открытой двери, крича:
– Рохус! Рохус! Помоги! О, помоги мне!
Я рванулся за ней, схватил за плечо, повернул ее к себе лицом и вонзил нож в ее грудь.
Я держал ее в своих объятиях, прижимая к своему сердцу, и чувствовал, как ее горячая кровь струится мне на грудь. Она открыла глаза, и взгляд ее застыл на моем лице. В нем я прочел немой вопрос: «За что?», словно я, лишая ее жизни, лишал ее и счастья. Затем глаза медленно закрылись, она вздохнула – медленно и прерывисто… Сердце ее остановилось, и она умерла.
