— Дважды повторять не стану, — грозно произносит Джон.
— Валим, Генри, — говорит второй, делая шаг назад. — Оно того не стоит.
— Заткнись, — рычит Генри и сует руку в карман.
Джон надвигается на него.
Генри достает руку из кармана.
О господи, у него нож!
Джон поворачивает голову в мою сторону, и я понимаю, что сказала это вслух.
— Пожалуйста, — тихо говорю я и, дрожа всем телом, пододвигаюсь к Джону и хватаю его за руку, чтобы оттащить.
Хотя ни один из них не сравнится в размерах с Джоном, сейчас у них численное преимущество и нож в придачу, поэтому шансы почти равны.
— Это всего лишь деньги, — молящим голосом говорю я. — Не стоит из-за них…
Я не успеваю закончить предложение, как Джон кидается к бандиту — Генри, — а тот, в свою очередь, выбрасывает руку с ножом вперед, целясь Джону в живот. Рука грабителя, дернувшись, взлетает выше, а Джон, взревев, с размаху бьет его кулаком в челюсть.
Голова Генри откидывается назад, но вместо того, чтобы опрокинуться навзничь, он валится вперед и снова задевает Джона ножом.
Джон охает. Из раны на груди начинает сочиться кровь и течет по одежде.
От вида крови я выхожу из ступора и кричу на пределе голоса:
— На помощь! На помощь!
Сообщник Генри, судя по всему, еще мгновение пребывает в нерешительности, подумывая, не присоединиться ли к потасовке, а затем бросается к зарослям и скрывается в ночи.
Перед рестораном, наверное, еще есть люди. Если я побегу за помощью…
Мужчины сходятся снова, и тут я замечаю обломок жердины, который Руби так и не удосужилась убрать.
Я быстро хватаю его и, размахнувшись, огреваю Генри жердиной по голове.
* * *
Жердина падает у меня из рук, и я внимательно смотрю на мужчину, рухнувшего на траву прямо у моих ног.
Я опускаюсь на землю.
— Вы в порядке? — спрашивает Джон.
— Думаю, да.
— Болей в животе нет? Не тянет?
— Нет.
— И крови нет?
— Вроде бы нет.
Я медленно поднимаюсь, опираясь на протянутую руку Джона, и, как только оказываюсь на ногах, он меня отпускает.
— Он… — Я перевожу дух, сердце бешено колотится. Монеты, которые Генри пытался отобрать, валяются рядом с ним. Из раны на голове стекает кровь и заливает ему лицо. — Он… Я его убила?
Джон наклоняется над телом, щупает пульс.
— Нет. Он просто без сознания.
Он собирает с земли монеты и протягивает мне.
Я растерянно смотрю на них — на одной запеклась кровь. Рука дрожит, когда я беру деньги из его руки и сую их в карман.
— Зря вы ту стойку схватили. На вашем сроке такие тяжести поднимать нельзя, — говорит Джон.
Я открываю рот от изумления.
— Он вас пырнул, — я делаю глубокий вдох, успокаиваясь. — И потом, я целый день таскаю подносы с едой. От обломка жердины точно хуже не станет.
— И тяжелые подносы вам тоже таскать нельзя, — настаивает он.
— А вы зря с ним сцепились. Вы же слышали — они хотели денег, только и всего.
— Никогда не знаешь, кто чего хочет, — возражает он. — Все могло обернуться гораздо хуже. Давайте-ка я хоть домой вас провожу. Вы близко живете?
— Километрах в трех отсюда.
Он бросает на меня недоверчивый взгляд.
— Вы каждый вечер после работы одна идете пешком три километра?
Слова «в вашем положении» он опускает, но вполне мог бы добавить.
— Сейчас вы в состоянии идти? — спрашивает он.
— Конечно. А вы в состоянии? У вас же кровь идет.
— Я в порядке. Ну что, тогда пошли?
Хотя появление Джона в кафе всегда выбивало меня из колеи, теперь, после нападения, я радуюсь его компании, хоть и стараюсь держаться немного поодаль.
— Да. Я не поблагодарила вас за то, что пришли мне на помощь. Спасибо.
Ноги у меня дрожат, и идти получается медленнее, чем обычно. Я прикрываю рукой живот и мысленно молюсь о том, чтобы ребенок пошевелился.
Джон приноравливает свои шаги к моим, и я впервые обращаю внимание на то, что он слегка прихрамывает.
Я останавливаюсь, и он тоже.
В животе чувствуется шевеление, а за ним следует сильный, уверенный толчок.
Я кладу руку на живот, на то место, в которое ребенок пинает еще раз, и испытываю огромное облегчение.
— Малыш? — спрашивает Джон.
Я киваю — к глазам подступают слезы.
Ребенок перемещается — пинается то тут, то там. Никогда еще его движения не вызывали во мне такого облегчения.
Я иду дальше, а Джон держится чуть позади. Он не пытается продолжить разговор, и мы следуем в молчании, сопровождаемые вечерними звуками.
Погода довольно приятная, но в воздухе ощущается беспокойство — его вкус у меня на языке, оно в запахе, навевающем мысль о том, что шторм крепнет, вопреки всем уверениям Тома, что стихия пройдет стороной.
— Вы ведь нездешний? — спрашиваю я Джона. Большинство работающих на строительстве шоссе приехали сюда из других мест.
— Нет.
— Вам нравится архипелаг?
— И похуже видали, — говорит он. — Здесь, по крайней мере, тепло. И пейзаж красивый, если, конечно, дикие места по душе. Здесь вполне можно набраться сил.
— Вас ранили на войне?
— Подстрелили, — он указывает на прихрамывающую ногу. — Зажило хорошо, но при холоде или в конце долгого дня она деревенеет. Здесь почти не морозно, так что меня устраивает.
— Мне жаль.
Он издает неясный звук, шагая позади меня.
— Нет, в самом деле, спасибо вам, что помогли. Вы правы, все могло обернуться гораздо хуже.
— Я ничего такого не сделал. Так поступил бы всякий на моем месте.
— А мне так не кажется. Стоило ли лезть не в свое дело?
— Когда мы начнем считать, что в чужое дело лезть не стоит, значит, пришла пора заказывать гроб и похоронный марш.
— Не уверена, что многие с вами согласятся.
— К вам в кафе заходят разные люди. Вы узнали тех типов, которые пытались вас ограбить?
— Они были сегодня, но, по-моему, раньше я их не видела. У нас бывает много подобных личностей — проголодавшихся и озлобленных.
— Вы выросли в Ки-Уэст? — спрашивает он.
— Я живу здесь всю жизнь. Папа работал на строительстве железной дороги.
