Рядом со мной сидит женщина с малышкой на руках.
— Какая красавица, — говорю я.
— Спасибо, — женщина расцветает в улыбке. — Ее зовут Люси.
Что-то в этой женщине…
— Мы ведь уже встречались, да? — спрашиваю я, начиная припоминать. — Тогда вы еще были беременной. В кафе «У Руби» в Ки-Уэст. Вы Хелен. Вы угостили меня пирогом.
У нее округляются глаза.
— Точно. Вас зовут Элизабет, верно? Вы разыскивали друга. Вам удалось его найти?
— Вообще-то не друга, а брата. Нет. Нам удалось узнать, что он работал в одном из лагерей, но что с ним случилось, никто не знает. Столько людей числятся пропавшими.
— Вы попали в ураган? — спрашивает Хелен.
— Да. Мы пытались выехать на эвакуационном поезде из Айламорады. Но его опрокинула штормовая волна.
— Какой ужас!
— Да, я ударилась головой, и врачи держали меня в больнице под наблюдением, но сегодня меня наконец выписывают. Мне хватило больниц до конца моих дней. — Тут я вспоминаю, что она рекомендовала мне гостиницу «Восход» и что рассказал Сэм о тех, кто остался в ней. — Я слышала про вашу тетю. Глубоко соболезную вашей утрате.
Ее глаза наполняются слезами.
— Спасибо.
— Я не так много общалась с ней, но, судя по всему, она была замечательной женщиной. И место было славное.
— Да, это так.
— А вы тоже попали в ураган? И потому оказались здесь? — спрашиваю я.
— Да, я уехала из Ки-Уэст незадолго до его удара. Пожалуй, совсем не вовремя.
— Она родилась до урагана? — Я указываю на малышку у нее на руках.
— Во время.
У меня отвисает челюсть. После всего, что довелось пережить нам, не могу вообразить, как можно было рожать в подобных условиях.
— Как же вы выжили?
— Сама не понимаю, — отвечает Хелен. — Нам повезло. — Она улыбается. — И у нас был ангел-хранитель, который нам помог. И что вы будете теперь делать? — спрашивает она меня.
— Еще не решила. Я хотела бы выяснить, что случилось с братом. Я приехала сюда в надежде на его помощь, но сейчас просто хочу знать, что с ним все в порядке.
— У меня есть друг, который работал в лагере, — говорит Хелен. — Возможно, он знает вашего брата и сможет помочь. Сейчас мы его спросим. — Она смотрит куда-то поверх моего плеча, и ее лицо озаряется улыбкой. — Он идет сюда.
Я поворачиваюсь и вижу крупного мужчину в поношенной одежде, который не сводит глаз с Хелен и малышки.
Я вцепляюсь рукой в подлокотник кресла.
— Мне сказали, вы пошли подышать свежим воздухом, — обращается он к ней. — Как самочувствие?
Сначала я узнаю голос — он не изменился, несмотря на разделявшие нас время, расстояние и войну. Он такой же, как у папы.
— Джон.
Он поворачивается и смотрит на меня. Моргает.
— А вы похожи на… — У него на лице отображается потрясение. — Элизабет?
Я реву.
* * *
Несколько дней назад я бросилась бы ему на шею. Сейчас я чуть лучше понимаю, что ему довелось пережить, сейчас я более осторожна, даю ему возможность прийти в себя.
Хелен извиняется и вместе с малышкой возвращается в палату, чтобы оставить нас с Джоном наедине.
— Ты живой, — говорю я. — Я боялась, что ты погиб.
— Что ты тут делаешь? Почему ты не в Нью-Йорке? — спрашивает он.
Я перевожу дух, стараясь успокоиться.
— Я искала тебя. Но я не знала, где ты, поэтому доехала до Ки-Уэст, потому что твое последнее письмо было оттуда, и зашла в кафе «У Руби», и местная официантка, твоя подруга Хелен, рассказала мне про лагеря военных на севере. Поэтому я отправилась в Айламораду. А потом начался шторм. Мы пытались выбраться, но было слишком поздно. Когда ударил ураган, мы находились в спасательном поезде.
В его глазах читается ужас.
— Слава богу, ты жива, — произносит Джон, делая шаг вперед и обнимая меня. — Не могу поверить, что ты здесь. — Он отступает назад и оглядывает меня с головы до ног. — Давненько мы не виделись. Я помню тебя совсем девчонкой.
— Теперь я выросла.
— Да, теперь ты выросла, — он морщит лоб. — Ты приехала сюда одна? Из Нью-Йорка?
— По железной дороге.
— Почему-то я не удивлен. Ты всегда была самой храброй из нас.
— Насчет храбрости не знаю. Скорее отчаянной. Да и нас тоже как бы нет. Ты уехал, оборвав все контакты.
Что-то похожее на стыд проступает на его лице.
— Мне казалось, я у вас лишний. Но ты права, мне следовало давать о себе знать.
— А почему ты этого не делал?
— Не знаю, — у него на лице страдальческое выражение. — Хотел бы я это объяснить и тебе, и себе. В Нью-Йорке я точно шел ко дну, мне было душно и нужно было уехать, где-то затеряться, там, где меня не знают и не видят во мне того человека, каким я был до войны. Я сказал себе, что без меня вам будет лучше.
— И ошибся. Нам не лучше. Все плохо. Мама больна. А после смерти Джона и папы и денег не стало.
Джон чертыхается.
— Прости, Элизабет. Про деньги я ничего не знал. По крайней мере, что все настолько плохо. Я предполагал, что их капиталы пострадали после краха, но не думал, что все потеряно.
— Но о том, что отца и брата больше нет, ты знал. Ты знал, что мы остались одни.
— Я думал, они позаботились о том, чтобы у вас все было в порядке.
— А вот и нет, — я горько смеюсь. — Дела шли из рук вон. Отец пытался спасти положение и сильно задолжал тому, у кого нельзя было брать взаймы.
— Кому? — спрашивает Джон.
— Ты его не знаешь. И знать не захочешь, уж поверь мне.
— Этот тип угрожает тебе? Пытается получить эти деньги с тебя?
— В каком-то смысле. Вернуть долг мы никак не могли, поэтому он согласился получить его иным образом. Я должна выйти за него.
— Шутишь?
— Ничуть, — я достаю из кошелька вульгарное кольцо с бриллиантом.
— Ну и колечко, — вздыхает он. — Ты не должна выходить за того, кого не любишь. В голове не укладывается, что отец был настолько неосмотрительным!
— Думаю, он просто был в отчаянии. Мы живем — точнее, жили — на широкую ногу. Наверное, он не хотел нас огорчать.
— И потому продал тебя гангстеру?
— Я решила, что так будет правильно — одним выстрелом убью двух зайцев: и долг погашу, и деньги на жизнь будут, — я содрогаюсь. — Но я не могу выйти за него.
— Конечно, нет. И как ты намерена поступить?
