Когда-то они мне казались едва ли не Богами, которые со всем могут разобраться. Но правда ведь в совсем другом, что все мы смертны, все мы ошибаемся. И Тимы тоже.
– Мы ждём, Кать, - Тимур наклоняется ниже, мажет губами по коже, а его ладонь, наоборот, ползёт выше. К краю неприлично короткого платья. – Так что? Почему мы должны перестать?
– Я… Прикосновения.
– Разве ты сейчас боишься? Разве тебя волнует именно то, что мы сделаем что-то без твоего согласия? Ты ведь можешь в любой момент поднять шум, мы ничего не успеем.
Тимур прав. Звучит как змей-искуситель, который знает все мои грязные секреты. Что меня сейчас не бьёт страхом, не спирает дыхание от мысли, что со мной могут что-то сделать.
Народу в самолёте уйма, мы же летим в воскресенье, многие возвращаются домой. Я могу вскочить на ноги, позвать стюардессу. Все заметят странный шум борьбы.
Мне ничего не угрожает, мне нечем крыть это заявление.
– Вас не смущает, что вы оба сейчас меня лапаете? Или привыкли делить всё на двоих?
– Не привыкли, - Тимофей качает головой, на губах мелькает короткая улыбка. – Но мы пришли к негласному соглашению. Нас не смущает, если тебе нормально. Или тебя пугает, что нас двое?
Мотаю головой, прикрывая глаза. Пряди закрывают лицо, не дают разглядеть красноту на щеках. Мне так стыдно, потому что это ведь действительно не волнует. Их двое, я одна.
Это никогда не казалось чем-то запредельным и волнующим. Казалось, что меня просто вырвали из другого мира, где все так живут, на троих. Потому что факт, что мне нравятся оба – не пугал, не заставлял сомневаться в своей адекватности.
Об этом я лгать не могу, не хочу.
Потому что если с кем-то наедине меня бьёт дрожью, то сейчас действительно лихорадит. От мысли, что они двое на меня смотрят, касаются, зажимают между собой.
– Хорошо, - Мур касается моей щеки, обжигает. Намеренно задевает кожу зубами, будто оставляет укус. – Так что тебя действительно волнует, Кать? Поговори с нами, озвучивай всё.
– Мы в общественном месте, нас могут увидеть.
Мы сидим на первых местах, из опасности только снующие пассажиры и экипаж корабля. Но Тимофей разворачивается ко мне полубоком, а его ладонь смещается на внутреннюю сторону бедра. И мужчина теперь полностью закрывает меня от тех, кто сидит на противоположной стороне.
– Так лучше?
– Если кто-то будет идти мимо…
– У нас хорошая реакция, заметим и остановимся. Тем более, ничего такого мы не делаем. Или ты хочешь чего-то большего?
– Нет, не хочу.
Хочу, до онемения в кончиках пальцев хочу. Сжимаю край подлокотника, стараюсь не показать то, что за картинки мелькают в моей голове. Потому что там ни одной приличной мысли о том, что мужчины буду просто держать свои ладони неподвижно.
– Вот и хорошо. Расслабься, Кать. Отдохни, нам лететь три часа.
Три часа, всего. Этого недостаточно, чтобы приготовиться к возвращению в родной город. Я не была там с того самого момента, как муж увёз меня в столицу. Обрубила все связи, не думала, не хотела. Начала новую жизнь. А теперь мне нужно вернуться, окунуться в самую гущу воспоминаний трёхлетней давности.
Три часа это чуть меньше двухсот минут, которые могут тянуться вечностью рядом с моими телохранителями. Томиться в ожидании, что они сделают дальше.
Потому что ладонь Тимура ведёт по ноге, гладит, с каждым разом подбираясь всё выше. А Тимофей давно уже держит ладонь под платьем, сжимая бедро возле самого сокровенного. Я могу оправдать тем, что по-другому неудобно, но все мы тут взрослые и знаем правду.
– Так ведь нормально, Кать? Не слишком?
Слишком, всё слишком, но я отрицательно качаю головой, откидываюсь на спинку кресла. Закрываю глаза, будто это поможет абстрагироваться. Но когда ничего не вижу, активизируется фантазия и ощущения их касаний.
Ладонь Тимура более горячая, плавит каждую клеточку, которой касается. А у Тимофея есть старые мозоли на ладони, которой он будто царапает меня, разрезает все протесты.
Они добираются до моих оголённых нервов, играют на них, скручивают так, что отдаёт болью в лёгкие. Пытаюсь дышать тихо, не показывать, как всё сжимается внутри.
А затем их пальцы, не сговариваясь, одновременно ныряют за край белья. Мне кажется, что именно сейчас они столкнуться, поймут насколько это всё неправильно, и отпрянут.
Но нет. Их пальцы действительно встречаются, когда добираются до клитора. И вместе надавливают, трут, растирают мою смазку, которой слишком много.
От лона будто растекаются импульсы по телу, пьянящие и жаркие. Кусаю губу, чтобы не выдать ни звука. Не показать, насколько мне это нравится. Мужчины это видят, конечно, но все мои судорожные вдохи лишь для них.
Я падаю, опускаюсь на самое дно. Аморальность моего поведения зашкаливает, но возбуждение сильнее. Сдавливает тело, заставляет иррационально сводить ноги от того, насколько меня топит ощущениями.
– Не зажимайся, Кать, - Тимур практически мурлычет на моё ухо, касается губами, втягивает мочку. – Разведи ножки шире и получишь наслаждение. Пиздец, какая ты влажная. Давай, позволь нам подарить тебе оргазм. Ты ведь хочешь.
Хочу. И когда палец кого-то из них сильнее надавливает на клитор, практически вырывая из меня крик, я поддаюсь. Развожу ноги, пряча лицо на плече Мура.
Три года назадвсё ощущалось сквозь толщу воду, как дешевая копия. А сейчас я добралась до оригинала. И это ещё острее, ещё жарче. Голову сносит с плеч, никаких мыслей.
Сама трусь о их пальцы, сильнее сжимаю подлокотник. Сгораю от того, как кто-то спускается ниже. Обводит подушечкой вход, надавливает. И я сжимаюсь, не позволяю.
И кусаю губами край ветровки Тимура, когда в меня вводят два пальца. Много, остро, надавливая на точки. Они двигаются синхронно, распаляя всё сильнее. Будто тлеющие угли раскидали по телу, и они прожигают насквозь.
Из меня рвутся стоны, желание получить большее. Будто каждым движением мне открывают новый мир. Невообразимого удовольствия, которое накрывает лавиной.
Тимофей разворачивает к себе, впивается губами, не давая вырваться ни одному лишнему звуку. Его язык у меня во рту, а пальцы Тимура двигаются внутри, резкими толчками погружаются в меня. Пока мышцы не сводит судорогой, а желание выливается за края.
Я сгораю, тону, падаю, умираю. Слишком всё смешивается и держусь лишь благодаря двум пар рук, которые поглаживают бёдра. Пока меня кроет оргазмом, нахожу пристанище на груди Тимофея.
Затравленно дышу, вздрагиваю и пытаюсь вспомнить, что такое кислород. Как заставит его поступать в лёгкие, если там всё забито стонами и криками, которые так и не вылились наружу.
– Тебе было хорошо? – киваю на чей-то вопрос, не могу даже глаз открыть. – Кать.
