— Ру!
— Что?! Почему она до сих пор злится?
— Ру, этот доклад был ужасен! — пронзительно выкрикнула Рози. — Мы его смотрели. Миссис Биркус его смотрела. Мы все пришли к выводу, что ты прямо кипишь гомофобным рвением. И ладно бы тебе нечего было сказать! Но у тебя есть идея, которую стоит распространять, важная идея, такая, которую ты можешь сообщить обществу, которому жизненно важно, чтобы ты это делал, а она похоронена под всей этой глупостью — драками, ругательствами и дерьмовыми видеофильмами! Даже если бы не было других причин — а их очень-очень много, — ты должен делать это лучше!
— Вы собираетесь читать лекцию мне о том, как защищать права геев?! — заводясь, спросил Ру. Они снова вернулись к тому же. — Это вы стыдитесь из-за того, что Поппи — транс! Все мы думаем, что это нормально. Никому другому до этого и дела нет.
— Все мы? — переспросил Пенн.
— Стыдимся? — переспросила Рози.
— Все мы, — повторил Ру. — Бен, Ригель, Орион и я, все мы думаем…
— И я, — перебил Пенн.
— Стыдимся?! — снова переспросила Рози.
— Кажется, будто вы ее стыдитесь. — Ру осторожно потрогал бинт, который Рози наложила поверх швов. — Иначе вы так не боялись бы рассказывать об этом людям. Я не гомофоб. Я не антитранс. А вы?
— Мы не стыдимся. — Пенн встал так, чтобы лежащий на спине сын мог видеть его лицо. — Мы чертовски гордимся ею. И при всех прочих равных мы бы кричали об этом с крыш. Но все прочие не равны. Прежде всего мы должны защищать ее. На свете много Дереков Макгиннессов. Невозможно побить всех.
— Никого, — поправила Рози. — Нельзя бить никого из них. А как же колледж?
— А что колледж?
— Как ты поступишь в колледж с отстранением от уроков в личном деле и «неудом» по истории?
— Это не я у нас умник, — напомнил Ру. — Умник — это Бен.
— Рузвельт Уолш-Адамс! Ты умен! И тебе есть что сказать — и это важные вещи. И ясно, как Божий день, что тебе нужна помощь, чтобы научиться высказывать их четко и приемлемо. Тебе нужно кое-что узнать об ответственном принятии решений, о причинах и следствиях.
— Зачем? — поинтересовался Ру.
— У тебя лоб кровоточит, — сказал отец.
— Тебе нужно учиться в колледже, — сказала Рози. — Поэтому нужно выбить из своей башки эту дурь.
Может, дело было в напряжении всего того дня, в ощущении потери крови, возникшем от вида крови, текущей из их ребенка. Рози чувствовала себя наказанной, потому что он был наказан. Пенн ощущал облегчение, ведь сын не стал их худшим кошмаром, вместилищем ненависти, нетерпимости и предрассудков. Рози тревожилась, что ему больно и что он сам причинял боль. Пенн беспокоился, что Поппи испытывает те же чувства, что и Ру, и думает, будто они держат ее в секрете из стыда, а не ради защиты. Может, дело в том, что они все еще сердились, что им все еще было из-за чего. Может, все вышеперечисленное слоями наложилось друг на друга, но, какова бы ни была причина, они снова упустили его, это предостережение Ру, мудрость Ру, таинственную способность сына, несмотря на близорукость, видеть далеко впереди то, что надвигалось, неумолимо пыхая паром.
Костер
Был июнь перед тем, как все сломалось. Когда это произошло, оно было не так очевидно, как зияющая рана на голове, зато исправить все было не так легко.
Бен и Кайенн праздновали на пляже окончание учебы, перейдя наконец в статус будущих выпускников. Они, конечно же, поспешили. На мысу Алки, вдающемся в океан, часто бывало зябко даже в августовский день. А уж вечером в начале июня холодина еще та. Но это составляло часть плана Бена. Если будет холодно, придется развести костер, а это будет романтично. Если будет холодно, придется укрыться одеялом и прижаться друг к другу, чтобы было теплее.
Бен догадался взять только одно одеяло, поэтому пришлось лежать на песке, закрепив одеяло на куске выброшенного морем плавника, как палатку, и подоткнув со всех сторон. В качестве романтического освещения были телефоны. Бен тревожился, пристально следя, чтобы костер не поджег одеяло. Кайенн рисовала пальцами ног круги на песке и вдруг спросила:
— Насколько сильно ты меня любишь?
Бен перестал думать об одеяле.
— Очень.
— Докажи.
— Как? — Бен старался задать вопрос безмятежно, но ему показалось, что этот единственный ответ откроет все остальные ответы во Вселенной.
— Расскажи секрет.
— И что это докажет?
— Что ты мне доверяешь. Вот, я сама начну. Мой папа носит белые трусы. Это такое фу!
Ну, первое было не таким уж и откровением. Последнее было самоочевидно. Если бы секрет такого рода мог доказать его любовь, подумалось Бену, это было бы легко.
— Мой тоже, — предпринял он попытку.
— Бе-е-е! — похоже, Кайенн была довольна этим признанием. — А еще?
— Мы с Ру носим боксеры. Ригель и Орион — короткие боксеры.
— Это не то, что я имею в виду. Расскажи другой секрет.
— Сейчас твоя очередь, — напомнил Бен.
— Моя сестра надевала в постель подгузники — до прошлого года.
— Агги?
— А что, у меня есть другая сестра?
— Нет, но… Поппи никогда ничего такого не говорила.
— А с чего бы ей? — ответила Кайенн. — Вообще Агги скрытная. Когда у нее бывают ночевки, она устраивает большое шоу, рассекая голышом, дальше надевает пижаму, а потом потихоньку вылезает из постели, чтобы надеть подгузник в ванной.
Бен какое-то время размышлял об этом, пока она не поторопила:
— Твоя очередь.
— Э-э… Однажды в Висконсине, перед тем как мы переехали, моих родителей едва не застрелили.
— Серьезно?!
— Нет.
— Серьезно.
— А что случилось?
— Поппи была в гостях, тот папаша вытащил пистолет, и Поппи позвонила маме, а когда приехали родители, он угрожал им.
— Почему?
— Ой… — Бену вдруг стало трудно дышать. — Ну… Не знаю. Он просто был бешеный, наверное.
— Но что он говорил? Почему разозлился?
— Он… ничего не говорил. — Может, одеяло натянуто слишком туго? Кажется, внутрь поступает мало воздуха? — Он был бешеный не потому, что разозлился. Он был бешеный, как сумасшедший псих.
Кайенн повернулась на бок и оперлась на локоть. Посветила телефоном ему в лицо.
— Ты врешь.
— Нет, не вру.
— Врешь, — протянула она. — У тебя есть еще секрет. Хороший. Я вижу.
— Нет, — сказал Бен. — Клянусь.
— Если бы ты любил меня, — Кайенн снова улеглась на песок и потянула руку Бена себе на живот под футболку, — ты бы рассказал.
