Однако это оказалось только прелюдией. Насекомые, сахарная вата и странные овощи были цветочками, о чем ему следовало догадаться самому, потому что насекомые, сахарная вата и странные овощи не пахнут ни запекшейся, ни свежей кровью. В следующей части рынка Клоду хотелось только сесть и заплакать, потому что в клетках размером с конуру Юпитера были навалены друг на друга десятки и сотни блестящих черных кур: наверху и под ними, кудахчущие друг на друга за то, что другие наступали им на головы. Поначалу Клод подумал, не попросить ли разрешения подержать или хотя бы погладить одну из них, но потом с подступающей дурнотой понял свою ошибку: прямо на клетке стоял гигантский поднос с мертвыми курами, чья кожа была обнаженной, бледной и ощипанной; их желтые ноги тянулись, моля о спасении, но для них, обезглавленных, было слишком поздно. Дальше стояла клетка меньшего размера, на сей раз с гусями. То были сказочные гуси, снежно-белые тела с оранжевыми, как хеллоуинские тыквы, лапами и клювами. Их было слишком много для такого тесного пространства, и они были так же стиснуты со всех сторон, как и сам Клод, но хотя бы стояли на полу обеими ногами. Гуси явно дали обет молчания, потому что их клетка тоже была увенчана подносом с тушками в пластиковых саванах, на которых красным маркером была выведена цена. А рядом расположились утки. Они не могли видеть свое мрачное будущее, но, вероятно, чуяли его. Дальше свиные морды — не головы, лишь пустые, дряблые морды: пятачки, вислые уши и чудовищные впадины там, где раньше были глаза. В конце ряда древняя морщинистая старуха горбилась на табурете, набирая в пластиковые мешки черпаком крохотных прыгающих креветок. Она выжимала на них лаймовый сок и посыпала солью, и это чем-то напомнило Клоду крещение двоюродной сестры Агги; бизнесмен, который купил креветок, закидывал их в рот, все еще прыгающих, словно хрустел попкорном в кинотеатре. Клод внезапно понял смысл выражения «стены сомкнулись над головой». Он пытался глубоко дышать, но вонь, исходившая от охваченных ужасом птиц, жгла ему нос, горло и грудь.
Мертвые животные оказались повсюду. Повсюду была непривычная пища. Повсюду было шумно, словно кто-то слишком громко включил саундтрек продаж, покупок, торговли и пота. Но другой чертой, которую Клод видел повсюду в Бангкоке, которая была чудом Бангкока, были люди — женщины, — такие же, как он. Как Поппи.
Они были красивы. Волосы у них были длинные и черные, словно шерсть ведьминого кота, чуть вьющиеся, начиная от изгиба шеи, идеально убранные за уши и заткнутые цветами, которые просто обязаны были быть искусственными, но не были. Роскошные, идеальные, восхитительные волосы. Еще женщины умели роскошно, идеально, восхитительно обращаться с этими волосами, легонечко касаясь руками, смеясь так, что они красиво падали на лица, или встряхивая головой, так что пряди плясали по их спинам, словно в рекламе шампуня. Более того, они двигались совершенно так, как надо. Их бедра ходили из стороны в сторону при каждом шаге, но лаконично, не как у секс-бомб в кино, которые двигались как дворники у машины, — скорее как ивы на ветру. А одежда… Клод влюбился во все, что носили эти женщины. Длинные кружевные юбки. Топы, которые обнимали фигуру, скромные, но с намеком, словно подмигивание, но не нарочитое. Джинсы и футболки, которые вроде бы были обычными джинсами и футболками, но почему-то выглядели совершенно-женственными. Шарфы, которые, казалось, так и плыли вокруг их шей, точно листья по осенним прудам, и хотя Клод был уверен, что растекся бы лужицей, если бы надел шарф в такую жару, и хотя помнил, что он наказан и должен быть Клодом, эти шарфы все равно очаровывали его.
Одна из них торговала фруктами с прилавка. Другая плела гирлянды из бархатцев на пластиковом столе у магазина 7-Eleven. Третья работала официанткой в ресторане-лапшичной, куда они зашли пообедать. Клод видел их в наземном метро, едущих на работу или еще куда-то, куда нужно было являться в деловом костюме и туфлях на каблуке. Интересно, его мать хотя бы замечала? Он не мог понять. Но если присмотреться пристальнее — а Клод не просто присматривался, Клод глаз от них не мог оторвать, — было видно, что глотательная часть горла выпуклее обычного. Кисти рук и стопы тоже крупнее. Когда они заговаривали, у них оказывались низкие голоса с приятной хрипотцой, или они накладывали косметику более толстым слоем, чем другие женщины, или брови были более четкими, более прямыми, более определенными. Они были красивы, и были повсюду, и все, казалось, знали их секрет, и всем, казалось, не было до него никакого дела — что, догадался Клод, означало, что на самом деле никакого секрета не было.
Но как раз когда он, как бы невероятно это ни было, нашел родные души на другом конце земного шара, Линг с бодрой улыбкой, на которую не купились ни Клод, ни его мать, объявила, что как раз сейчас настало время проехать пятьсот километров к северу, туда, где располагалась клиника. С тем же успехом она могла бы выразить расстояние в кварках, поскольку Клод все равно не представлял, сколько это — пятьсот километров. Зато понял по дрожащим улыбкам взрослых, что дорога займет весь день и что будет она мучительной. В новом микроавтобусе по всему потолку над зеркалом заднего вида были наклеены кусочки сусального золота, наглядно дававшие понять, что данное средство передвижения получило благословение монаха. К сожалению, благословения механика явно не получило, поскольку было лишено тех пружинистых штук, которые не дают пассажирам подскакивать, биться головой о крышу и ощущать рвотные позывы на каждом ухабе.
— Потрясения, — мрачно пробормотала мать, когда они перевалили примерно миллионный ухаб.
— Что — потрясения?
— Нам на пользу.
— У меня их хоть отбавляй, — отозвался Клод.
Мать поднялась, перешла на ряд сидений за его спиной, легла поперек них и закрыла глаза, больше не сказав ни слова. Но как бы соблазнительно это ни выглядело и каким бы несчастным Клод себя ни ощущал, спать он не мог. Смотреть было особо не на что. За пределами Бангкока Таиланд выглядел как какая-нибудь ожившая выдумка его отца. Там была больница для слонов. Там были сотни школьников, подбиравших хворост под деревьями, чтобы предотвратить лесные пожары. Там были придорожные ларьки, где продавали гигантские, словно сделанные из бумаги, «осиные гнезда», которые надо было есть с сахаром и чили. Когда они останавливались на светофорах, старухи, закутанные с ног до головы, в масках, шляпах и шарфах на сорокаградусной жаре, пытались всучить им клейкий рис или соленые банановые чипсы. Даже знакомое было непривычным. Даже вроде бы известному невозможно было подобрать название.
Вдоль дороги Клод повсюду видел крохотные мини-домики, иногда стоявшие прямо на земле, иногда на жердях, похожие на затейливые почтовые ящики. Он видел их в Бангкоке, рядом с отелем, рыночными палатками, супермаркетами и лапшичными. Теперь, на дороге, ведущей на север, видел их перед каждым строением, большим или маленьким, перед храмами и хижинами, у каждого обветшалого блошиного рынка и бензозаправочной станции. Он видел их в джунглях между деревьями и на вершинах гор. Видел в углах рисовых полей, в кокосовых рощах и там, где заново высаживали тиковые плантации. Вокруг них под банановыми деревьями паслись буйволы и коровы. И ни один почему-то не удостаивался внимания собак.
