— Надо будет — разберешься.
— Могу представить. Ты наверняка была хорошей учительницей.
— Наверное. Почему ты так считаешь?
Джейк пожал плечами и снова уперся взглядом в ботинки:
— Ты добрая. Умная. Я помню, как ты мне помогала с тем докладом о дельфинах во втором классе.
— Ты тоже добрый и умный. — Поппи сказала это в основном потому, что не знала, что еще сказать, а ведь когда кто-то говорит тебе что-то приятное, полагается сказать что-то приятное в ответ.
— Я умный, — Джейк нахмурился, глядя на ботинки, — но не очень добрый.
И Поппи вспомнила, как в четвертом классе он поддался Оуэну Греггу и позволил тому победить в забеге на пятьдесят ярдов, потому что родители Оуэна тогда разводились. Вспомнила, как в третьем классе, когда Агги уронила брауни на празднике Хеллоуина, Джейк просто отдал ей свой, даже не посмотрев, остались ли еще.
— Ты добрый, — буркнула Поппи собственным туфлям.
— Не к тебе.
Она пожала плечами:
— Один раз — нет. Но в другие разы — да.
— Мне правда очень жаль, Поппи. Очень-очень жаль!
— Я знаю.
— Правда?
— Ага.
— А как ты поняла?
Она заставила себя взглянуть на него:
— Ты пригласил меня танцевать.
А потом заиграла медленная песня. Он тоже поднял на нее взгляд:
— Хочешь сока?
На электронное письмо с просьбой поработать дуэньями на танцах у пятых классов Рози и Пенн отправили ответ со скоростью звука. А потому следующие сорок восемь часов клялись младшему ребенку, что не станут разговаривать с ней, смотреть на нее, фотографировать, собирать информацию о ней, стоять рядом, предлагать еду или напитки и вообще как-либо ее замечать. Даже если бы вспыхнул пожар, они не должны были бросаться к ней, а должны позволить ей самой найти собственный пожарный выход, а потом сами искать другой — собственный.
Однако не танцевать не обещали. По правде говоря, только потому, что Поппи даже в самом страшном ночном кошмаре не могла вообразить, что будет танцевать сама, и уж точно не рассматривала ужасающую возможность того, что могут пойти танцевать родители. Но только потому, что она все еще не вполне отошла от джетлага. Услышав сентиментальную медленную песню в спортзале начальной школы, украшенном к Валентинову дню, родители, естественно, не могли не пойти танцевать.
Заключая мужа в объятия, Рози улучила момент, чтобы насладиться его запахом, ощущением своей руки в его руке, тем, что он был ее собственным, совершенно точно и навсегда. Она вспоминала старшие классы, когда у нее не было бойфренда, и колледж, когда бойфренд был, но вел себя по-свински, и первые годы медицинской школы, когда она была уверена, что больше никогда не влюбится, и вспоминала ощущение стены за спиной на танцах в средних классах, когда подруг приглашали, а ее нет, и мальчик, который ей нравился, выбрал другую девочку, — и понимала, что все это было пройдено не зря, если в результате заработало, принесло, кармически, нарративно, чудесно привело в итоге к Пенну, Пенну наконец-то, Пенну навсегда, Пенну, который был всегда, и только, и опять всегда ее собственным, и это было так же ясно, как небо.
Заключая в объятия жену, Пенн улучил момент, чтобы напомнить себе, что он находится среди десятилетних детей. Не трогай ее задницу, не трогай ее задницу, не трогай ее задницу.
— Спасибо, что вернулась домой, — прошептал он в ее волосы.
— Я так горжусь тобой, Пенн! — Она подняла голову с его плеча, чтобы встретиться с ним взглядом. — Муж-Писатель! Я никогда не сомневалась, что наступит этот день, с тех самых пор, когда ты уложил меня в постель.
— В постели я убедителен.
— Но я вернулась домой не потому, что тебя будут публиковать.
— Я знаю.
— В твоем разуме мелькали какие-то сомнения?
— Никогда. Но это не означает, что я не благодарен.
— После всех этих лет, — проговорила она, — что заставило тебя, наконец, ее записать?
— Это было не наконец, — он притянул ее ближе. — Но вовремя.
— Почему?
— Мы всегда жили в сказке, Рози. С момента, как встретились. С тех моментов до того, как мы встретились. У нас есть эта идеальная любовная история, которая кажется сказкой, и по праву, иначе как объяснить нечто столь волшебное? Но проблема со сказками в том, что они заканчиваются — и быстро. Все решает зачин. Затем идут трансформация, любовь и «долго и счастливо» — все единым духом. Такая история красива, но недостаточно велика, чтобы вместить нас. В ней нет места для трудных составляющих. Нет места для трансформаций и любви, которая будет дальше, и дальше, и дальше. В такой истории нет ничего неизменного, но нет и ничего изменяемого. После волшебства перемен больше нет.
— Так жить нельзя, но я все равно пытался, — продолжал он. — Позаботиться о том, чтобы Поппи оставалась маленькой девочкой. О том, чтобы Поппи оставалась секретом. Изменить ее, чтобы она никогда не менялась. Метаморфоз, чтобы предотвратить трансмутацию. Это бессмысленно; вот что я понял, когда ты уехала. Тогда я попытался сделать противоположное: записать это, высечь в камне. Если хочешь знать, бумага так же вечна, когда посылаешь ее в мир. Кажется, будто запись завершает историю, останавливает на одной концовке, исключая бесконечные возможности, фиксирует на одном месте. Но нет, она делает как раз противоположное. Ты записываешь ее, чтобы другие могли прочесть, и тогда она может расти. Ты пригвождаешь ее к одному моменту, чтобы она могла проходить сквозь время. Книга — это только фундамент. Как мы. Ее пишут, чтобы на ней строить. Наша любовь, наше волшебство, сказочная любовь — вот что поддерживает остальное. Это не означает, что дети не смогут расти — разумеется, нет, — но эта любовь обустраивает для них площадку, с которой они будут это делать. Вот для чего нужна история.
— Это очень красиво, Писатель-Муж.
— Благодарю вас… э-э… Доктор-Жена.
— Но это не ответ на вопрос.
— Какой?
— Ни на какой, — сказала Рози. — Чулан или крыша? Блокаторы или пубертат? Операция или гормоны? Все перечисленное или ничего из этого? Девочка, мальчик или нечто промежуточное? Сегодня или завтра? В следующем месяце или в следующем году? Пакости в пятом классе или домашнее образование в башне у моря? ЧР или сказка?
— Верно.
— Что верно?
— Что это не отвечает на вопрос. Зато открывает возможности, и это даже лучше. Возможности, каких мы никогда прежде не видели, возможности, которых никто никогда не видел. И это обещает, что, когда настанет время решать, мы успеем построить для себя место, прочное, как крепость, площадку, с которой будем это делать.
Рози немного помолчала, потом снова уткнулась лицом в плечо Пенна, чтобы Поппи не видела ее ликования.
