– Он в принципе похож на военный корабль, – улыбнулся Годольфин, – только поменьше и без парусов. Сынок, будь добр, отдай швартовы.
– Есть, сэр.
Через несколько секунд баркас отчалил и вскоре уже плыл по течению реки, мощным потоком несущей свои воды к Пизе и дальше в море.
– Чезаре, addio, – донеслись с баркаса призрачные голоса. – A rivederla.
– A rivederci, – Чезаре помахал рукой. Несколькими мгновениями позже баркас скрылся из виду, растворившись во мраке. Чезаре сунул руки в карманы и зашагал прочь. Идя по Лунгарно, он принялся бесцельно пинать попавшийся под ноги камешек. Пойду-ка и куплю себе литровую бутыль кьянти, решил он. Проходя мимо Палаццо Корсини, светлой громадой маячившего над ним, он вдруг подумал: «Как все-таки удивителен этот мир. Вещи и люди оказываются там, где их быть не должно. К примеру, на этом баркасе, плывущем по реке, есть тысяча литров вина и человек, влюбленный в Венеру, старый капитан и его сын. А в Уффици…» И загоготал, вспомнив, что в зале Лоренцо Монако перед «Рождением Венеры» Боттичелли все еще стоит выдолбленное дерево Иуды с развеселыми лиловыми цветочками.
Глава восьмая,
в которой Рэйчел получает своего йо-йо, Руни поет песню,
а Стенсил встречается с Кровавым Чиклицем
I
Профейн, взмокший от апрельского солнца, сидел на скамейке в садике позади здания Публичной библиотеки и шлепал мух скрученным в трубочку рекламным выпуском «Тайме». Прикинув свое местоположение, он пришел к выводу, что находится в самом центре территории, где располагались городские агентства по найму.
Райончик был престранный. За последнюю неделю ему пришлось побывать примерно в дюжине агентств, где он терпеливо заполнял анкеты, проходил собеседования, разглядывал других клиентов – главным образом женского пола. Ему словно наяву слышалось: ты – безработная, я – безработный, мы оба безработные, есть повод перепихнуться. Он возбудился. Мизерная сумма, накопленная за время работы в канализации, почти иссякла, и теперь он рассчитывал кого-нибудь окрутить. Мыслями об этом он заполнял время.
Пока что ни одно из агентств, где он побывал, не предложило ему встретиться с работодателем. Что ж, им виднее. От нечего делать он отыскал в разделе «Требуются» букву «Ш». Шлемилей никто не приглашал. Рабочие требовались за городом, но Профейн хотел остаться на Манхэттене, ему надоело мотаться по окраинам.
Он хотел найти постоянное место, «стратегический пункт», где никто не помешает трахаться. Привести девицу в ночлежку – сомнительное удовольствие. Пару дней назад какой-то бородатенький юнец в потертом комбинезоне попытался заняться «этим делом» в приюте, где ночевал Профейн. Публика – пьянчуги-бомжи – несколько минут просто наблюдала, а затем решила исполнить серенаду. «Позволь назвать тебя любимой», – пели бродяги более или менее в лад. Кое-кто даже красиво, раскладывая на голоса. Так заливается какой-нибудь бармен на верхней части Бродвея, готовый услужить местным шлюшкам и их клиентам. В присутствии охваченной вожделением парочки мы ведем себя по-особому, даже если некоторое время у нас никого не было и, похоже, в ближайшем будущем не предвидится. Наше поведение – смесь легкого цинизма, жалости к себе и холодности к окружающим; но в то же время нам искренне нравится наблюдать, как общается молодежь. Те, кого вместе с Профейном можно отнести к молодым, иногда перестают замыкаться на собственной персоне и проявляют интерес к другим живым существам – пусть даже этот интерес эгоцентричен. Это, пожалуй, лучше, чем ничего.
Профейн вздохнул. Нью-йоркские женщины не дарят взглядов бродягам, которым и приткнугься-то негде. В представлении Профейна материальное благополучие и секс были тесно связаны. Если бы он развлекал себя выдумыванием исторических теорий, он бы заявил, что все политические события – войны, смены правительств, мятежи – суть результат стремления к совокуплению; ведь история развивается по экономическим законам, а разбогатеть все стремятся только для того, чтобы иметь возможность ложиться в постель с тем, с кем хочется. Сейчас Профейн сидел на скамейке в сквере у библиотеки, и у него в голове не укладывалось, как можно работать только ради того, чтобы на бездушные деньги покупать бездушные вещи. Бездушные деньги созданы для того, чтобы покупать душевное тепло, пальцы, намертво впившиеся в податливые лопатки, порывистые стоны в подушку, спутанные волосы, прикрытые веки, сплетение ног.
Воображение разыгралось, и он почувствовал, что у него встает. Пришлось прикрыться рекламным выпуском «Тайме» и ждать, когда схлынет волна. За Профейном с любопытством наблюдали несколько голубей. Было начало первого, и солнце жарило вовсю. Он подумал, что день еще не окончен и надо бы продолжить поиски. Только вот что искать? Ему сказали, что у него нет специальности. Кого ни возьми – все умеют обращаться хоть с какой-нибудь машиной. Профейн не смог бы управиться даже с киркой или лопатой.
Он посмотрел вниз. Член приподнял газету и зигзагообразно искривил строчки, которые, спускаясь ниже, становились все менее четкими. Это был список агентств по найму. Значит так, решил Профейн, пропади все пропадом: закрываю глаза, считаю до трех, открываю, и на какое агентство покажет хер, туда и пойду. Все равно что подбросить монетку: бездушный член, бездушная бумага – как повезет.
Профейн открыл глаза на агентстве «Пространство и Время» в начале Бродвея недалеко от Фултон-стрит. «Неудачный выбор», – подумал он. Долой пятнадцать центов на метро. Но отступать было поздно. Сев в поезд на Лексингтон-авеню, он увидел бомжа, который по диагонали разлегся на сиденье, перегородив проход. Рядом с ним никто садиться не хотел. Он был королем подземки. Скорее всего, он провел здесь всю ночь, как йо-йо улетая до самого Бруклина и возвращаясь назад; над его головой кружились тонны воды, и, возможно, ему снилась подводная страна, где среди скал и затонувших галеонов мирно живут русалки и другие твари морских глубин; он проспал час пик, когда разномастные обладатели пиджаков и куколки на каблуках испепеляли его взглядами, поскольку он занимал аж три сидячих места, но никто из них так и не решился его разбудить. Если считать, что подземное и подводное царства по сути одно и то же, то он был королем и там, и там. Профейн вспомнил, как сам точно так же болтался в феврале, – хорош же он был в глазах Кука и Фины. На короля он явно не был похож – скорее на шлемиля, перекати-поле.
Купаясь в жалости к себе, он чуть было не проехал станцию «Фултон-стрит». Край его замшевой куртки застрял в закрывающихся дверях, так что его чуть было не унесло в сторону Бруклина. Чтобы попасть в «Пространство и Время», пришлось пройтись по улице и подняться на десятый этаж. Войдя, он обнаружил, что в приемной не продохнуть. Окинул присутствующих беглым взглядом и понял, что женщин, достойных внимания, здесь нет, и вообще все помещение заполнило семейство, которое словно пришло сюда из эпохи Великой Депрессии, шагнув сквозь завесу времени; они приехали из своего пыльного захолустья на старом «плимуте» пикапе: муж, жена и (то ли его, то ли ее) мамаша; все трое орали друг на друга, причем действительно найти работу хотела только пожилая особа; она стояла посреди приемной расставив ноги и объясняла своим, как заполнять анкету; во рту у нее был окурок сигареты, едва не опалявший напомаженные губы.
