– Располагайтесь.
Юлиан повторял все за мной, действуя с задержкой.
– Представьтесь.
Словно на суде, как показывали по телевизору. Или это суд и есть?
– Муха. С недавних пор – Чапа.
– Юлиан.
– Чапу из неблагозвучного Мухи переименовала я, – вставила Тома, не поднимая глаз от пола. – Чапа – Еленин, а Юлиан – Валерьин.
– То есть, Чапа отныне – имя?
– Да, ваше преосвященство.
– Да будет так.
Гора с плеч. В ответ на наметившееся воодушевление, сестрисса в ту же секунду растоптала его, интуитивно подняв другой неудобный вопрос:
– Сколько зим тебе, цариссита?
– Семнадцать, – не моргнув глазом, выдала Тома.
Закаленная жизнью на природе, она выглядела достаточно взрослой, чтобы не прибавлять привычное «почти». Даже поскромничала, могла бы загнуть намного больше.
– А невесторам?
– Юлиану восемнадцать, Чапе – шестнадцать, – снова решила за нас Тома.
Выпотрошив всю троицу стальным взглядом из-под капюшона, сестрисса кивнула.
– Ладно. Вы уже спали вместе?
– Да, ваше преосвященство. – Томина голова опустилась.
Взгляд из-под капюшона заволокла ночь.
Меня пробрало не хуже. Не уследил?! Когда? У Малика, пока сладкая парочка вместе с его отрядом гонялась за мной и царевнами? Но с ними был папринций. И Малик, что тоже немаловажно.
– Не подумайте ничего плохого, – простодушно продолжила Тома. – Просто в одной кровати.
Отлегло. У сестриссы тоже.
– Что послужило мотивом?
– Холод и отсутствие других кроватей.
Сестрисса Устинья медленно кивнула:
– Принимается. В твоем поступке нет греха.
Сама постановка вопроса свидетельствовала, что неосведомленный в таких тонкостях дядя Люсик дал неправильный совет насчет последней ночевки.
– Простите, мне известны еще не все обычаи. – Тома бездумно теребила пальцы. – Как нам располагаться на ночь, чтобы все было по правилам?
– Не дать греховным мыслям перевесить благие.
– То есть, блюсти себя до свадьбы, правильно?
– В школе уже проходили ловиласку без третьей составляющей?
– Н…не помню такого.
А у меня полыхнули щеки и уши.
– Жди церемонии, – жестко продолжила сестрисса. – Твои невесторы отучатся и в положенное время покажут тебе небо в алмазах. Пока они учатся, можешь явиться в храм, если возникнет желание. Всегда приму с радостью, наставлю на путь истинный во имя Аллы-утешительницы, да простит Она нас и примет.
– Спасибо.
– Не за что. – Устинья перевела дух. – Что можешь сказать по поводу своих избранников?
– В каком смысле? – Лицо Томы вновь напряглось, щеки ввалились, скулы четко обрисовались на загорелом лице.
– Чем руководствовалась при выборе, каким желанием?
Ох, съязвил бы я на эту тему.
– Желанием… создать семью. Чтобы вместе было хорошо, а по раздельности – плохо. Чтобы за другого жизнь отдать и почитать это счастьем.
– Одобряю. Теперь один из главных вопросов, от которого зависит ваше счастье: можете доказать отсутствие родственных связей хотя бы до четвертого колена?
– Легко. – Тома даже улыбнулась. – Любые связи невозможны, ведь я прибыла из другого мира.
Действительно, о чем еще говорить?
– Принимается. А невесторы между собой? Закон крови строг, ибо сказано: не бери мужа вместе с братом его.
С разрешающего жеста Томы ответил я, давно готовый к такому повороту:
– Мы настолько далеки в родстве, что не знаем ни единого человека, кто имел бы родственников в семье другого.
Хорошо, что я не пошел у Томы на поводу и не сделал Юлиана Елениным-вторым. Сейчас бы напоролись.
– Не знаете или не имеете? – хитро прищурилась сестрисса.
– Не имеем, – вдруг твердо выдал Юлиан.
Васильковые глаза осветились искренностью. Губы вновь сжались, и говорящая статуя вернулась в состояние камня. Умница. Если все кончится хорошо, дам орден. Или не орден. Или не дам.
– Принимается. А как давно вы прибыли на нашу сторону гор?
Я открыл рот, но прозвучало останавливающее:
– Пусть говорит Юлиан.
– Давно, – честно объявил он.
И снова – тот же до самозабвения преданный взгляд, которому гордость не позволит сказать неправду. Любопытно, а сможет он соврать с тем же выражением лица?
– Как давно?
– Не знаю.
– Месяц? Год? Десять?
– Много-много дней. Не счесть.
Сестрисса задумалась. Через миг Юлиана озадачил следующий вопрос:
– Двадцать отнять пять, это сколько?
– Много, – искренне сообщил парень.
Широко распахнутые глаза смотрели почтительно, с благоговением и без внутреннего ощущения вины – как у нашего щенка, когда еще ничего не натворил, а только собирается.
– Посчитай вслух, начиная с одного.
– Один, два… – Юлиан поглядел на свои пальцы. Дойдя до десяти, он остановился, и на экзаменаторшу поднялся умоляющий взор: – Потом, кажется, одиннадцать?
Ответы Устинью удовлетворили.
– Что насчет сроков скажешь ты, отрок, именованный Чапа?
– Не меньше нескольких месяцев. Мы попали в стаю, жили в ней, а когда встретили Тому, взяли под свою опеку. Затем мы сбежали.
– Вы ели плоть и кровь человеческую?
Я ответил быстро и категорично:
– Нет.
Юлиан понял, что нужно молчать. Ложь во спасение иногда предпочтительней убийственной правды. Еще бы научить его отличать, когда первое стоит второго. А как, если сам понимаешь только в последнюю секунду?
– Ходили на четырех конечностях?
– Пришлось.
– Без одежды?
Со вздохом наши три головы синхронно склонились еще ниже:
– Иначе нас бы съели.
– Простите, но ваше заявление звучит неправдоподобно. За всю историю мира никто не возвращался живым от человолков. – Сестрисса переглянулась с сестратом, после чего мягко поинтересовалась: – Живя в стае, вы не стеснялись друг друга?
– Стеснялись. Но немного по-другому, не так, как стесняются в обычной жизни. Мы устанавливали себе границы возможного по ситуации. Главным было выжить и при этом остаться человеком.
– Хорошее дополнение, хочется верить, что так и было. Не сочтите за праздное любопытство, вы же понимаете, что мой приезд не случайная прихоть, что причины серьезны.
