На миг меня охватил соблазн улизнуть, пока он не пробудился. Его фальшион по-прежнему оставался при мне, и я решил было вернуть солдату оружие, но из опасений, как бы он не напал на меня, почел за лучшее не играть в благородство. Торчавший из ствола дерева кутель живо напомнил мне кривой кинжал Агии в ставне домика Касдо. Поразмыслив, я сунул его в ножны на поясе солдата – большей частью оттого, что устыдился собственных страхов: мне ли, вооруженному фальшионом, бояться человека с ножом?
Веки солдата затрепетали, и я, вспомнив, как перепугал Доркас, склонившись над нею в момент пробуждения, поспешил отодвинуться, а дабы не выглядеть в его глазах непонятной темной фигурой, распахнул плащ, обнажив грудь и плечи, изрядно загоревшие в многодневных странствиях под открытым небом. Впрочем, стоял я так близко, что явственно слышал его дыхание, и когда ритм вздохов переменился, свидетельствуя о пробуждении, это показалось мне чудом не меньшим, чем переход от смерти к жизни.
Недоуменно, словно ребенок, захлопав глазами, солдат сел, огляделся вокруг, раскрыл было рот, но ничего осмысленного произнести не сумел. Тогда я, стараясь выдержать тон как можно более дружеский, заговорил сам. Солдат прислушался, однако, похоже, ни слова не понял, и тут я вспомнил, как ошеломлен был улан, оживленный мной по пути к Обители Абсолюта.
Дать бы ему напиться… но воды при мне, к сожалению, не имелось. С этой мыслью я вынул из тряпицы и разделил с ним полоску вяленого мяса, найденного в его вещмешке.
Прожевав мясо, солдат, кажется, почувствовал себя несколько лучше.
– Вставай, – сказал я. – Воды нужно найти.
Взяв меня за руку, он кое-как поднялся, но едва устоял на ногах. Поначалу спокойный до безмятежности, взгляд его становился все более диким, настороженным. Казалось, ему всерьез страшно, как бы деревья не бросились на нас на манер стаи львов, однако за кутель он не схватился и даже не подумал требовать назад фальшион.
Стоило нам сделать три-четыре шага, солдат споткнулся и едва не упал. Тогда я велел ему опереться на мое плечо и вместе с ним не торопясь двинулся сквозь заросли назад, к дороге.
III. По пыльной дороге
Дойдя до дороги, я призадумался, куда свернуть, на север или на юг. Где-то на севере находилась асцианская армия, и, слишком приблизившись к линии фронта, мы рисковали угодить в самую гущу какого-нибудь стремительного маневра. Однако чем дальше на юг, тем меньшей казалась мне вероятность отыскать кого-либо, способного нам помочь, и тем большей – вероятность оказаться схваченными как дезертиры. В конце концов я (очевидно, в основном по привычке) свернул к северу и в верности этого выбора сомневаюсь до сих пор.
Роса на дороге уже подсохла, а отпечатков подошв в покрывавшей ее пыли не нашлось. Растительность на три шага от нее, а то и больше, также оказалась сплошь серой. Вскоре мы миновали лес, спустились с холма, а после дорога привела нас к мосту через речушку, журчавшую на дне каменистой долины.
Здесь мы сошли с дороги, спустились к воде, напились и ополоснули лица. Не брился я с тех самых пор, как оставил за спиной озеро Диутурна, и хотя, шаря по карманам солдата в поисках огнива, ничего подобного не нашел, отважился спросить, нет ли у него с собой бритвы.
О сем пустяке я упоминаю лишь потому, что именно в этот момент солдат впервые понял сказанное. Кивнув, он вынул из-за ворота хауберга одно из тех крохотных лезвий, какими бреются сельские жители, – подобные бритвы деревенские кузнецы вытачивают из сношенных воловьих подков. Я придал ей остроты обломком точильного камня, до сих пор хранившимся в ташке, направил на голенище сапога, а после спросил, не найдется ли у солдата и мыла. Если мыло у него и имелось, вопроса он явно не понял, а недолгое время спустя, усевшись на камень возле самого берега, уставился в воду и в таком виде сделался очень похож на Доркас. Как же мне не терпелось расспросить его о полях Смерти, разузнать все, что он сумеет вспомнить о проведенном там времени, вполне возможно, мрачном только на наш взгляд… но вместо этого я умылся холодной речной водой и с грехом пополам соскреб со щек и подбородка щетину. Когда же я спрятал бритву в чехол и протянул солдату, тот воззрился на нее, точно не понимая, что с нею делать, и мне пришлось оставить ее при себе.
Большую часть того дня мы шли вперед. С полдюжины раз нас останавливали и расспрашивали, но куда чаще мы останавливали и расспрашивали тех, кто попадался навстречу. Мало-помалу в моей голове сложилась вполне правдоподобная ложь: я – ликтор гражданского судьи из сопровождения Автарха, солдата мы встретили на дороге, и господин приказал мне присмотреть, чтобы о нем позаботились, а поскольку говорить он не способен, узнать, из какой он части, нам не удалось (последнее было практически правдой).
В пути мы не раз пересекали другие дороги, а порой сворачивали на них. Дважды эти дороги приводили нас к огромным полевым лагерям, целым городам из шатров и палаток, вмещавшим десятки тысяч солдат. В обоих ухаживавшие за недужными ответили, что непременно перевязали бы моего спутника, будь он ранен, однако принять его на свое попечение в таком состоянии не могут. Говоря с лекарями во второй раз, я уже не спрашивал, как отыскать Пелерин, – просил лишь указать путь до ближайшего места, где мы могли бы устроиться на ночлег: дело шло к ночи.
– В трех лигах отсюда большой лазарет. Может, там вас и приютят, – отвечал собеседник, оглядев нас обоих и, кажется, проникшись ко мне не меньшим сочувствием, чем к бессловесному, сбитому с толку солдату. – Идите на северо-запад, пока не увидите справа, между двумя большущими деревьями, дорогу вдвое уже той, которой пришли сюда. Вот на нее и сверните. Оружие у вас есть?
Я отрицательно покачал головой, так как фальшион счел за лучшее вернуть солдату, вложив в ножны на его поясе.
– Ликторский меч я был вынужден оставить слугам моего господина – уж очень он мешал управляться с подопечным.
– Тогда гляди в оба, зверья берегись. Тут бы стрелковое что-нибудь… но я вам ничего такого выделить не могу.
Я отвернулся, собираясь уйти, однако лекарь придержал меня за плечо.
– В случае чего брось его, – посоветовал он. – И, коли придется бросить, слишком-то не жалей. Я таких случаев уже навидался. Вряд ли оправится. Вряд ли.
– Он уже оправился, – возразил я.
В итоге при себе лекарь нас не оставил, оружия мне не одолжил, зато дал на дорогу кое-какой еды, и путь я продолжил, заметно воспрянув духом. Шли мы долиной, так что холмы с западной ее стороны, поднявшись, заслонили солнце около стражи, а то и более тому назад. Шагая рядом с солдатом, я обнаружил, что поддерживать его за плечо уже ни к чему: отпустишь – идет себе дальше, со мною, словно любой из друзей. Лицом – широким, с квадратной челюстью – он не походил на узколицего Иону ничуть, но как-то раз, взглянув искоса в его сторону, я вдруг обнаружил в нем нечто напоминающее Иону, словно мне привиделся призрак.
В свете луны серая дорога сделалась зеленовато-белой; кусты и деревья по обочинам казались черными. На ходу я заговорил – признаться, отчасти от неизбывного одиночества, однако имелись для этого и другие причины. Несомненно, на свете существуют звери вроде альзабо, охотящиеся на людей, будто лисы на кур, но мне рассказывали, что многие прочие, заметив приближение человека вовремя, предпочтут сбежать. Вдобавок я рассудил, что, услышав мой разговор с солдатом, любые встречные недоброжелатели с куда меньшей вероятностью догадаются о его неспособности к обороне.
