Сегодня я выучила это стихотворение, прочитав всего лишь раз. Конечно, мне помогло также и то, что когда-то я уже его читала, да и невелико оно. Всего четыре строчки, в которых воплощена целая жизнь одной женщины. Немного концентрации, и оно с лёгкостью остаётся в памяти. Однако при отсутствии у меня способностей к зазубриванию чего бы то ни было, всё же необычно, что я выучила его сразу, прочитав один раз. И сейчас я пишу Вам письмо. «После смерти люди предали её земле». Повторяю строка за строкой… «На её могиле растут цветы и порхают бабочки». И тут меня осеняет острое понимание того, почему я в первый раз не обратила внимания на это четверостишие: тогда моя мать была ещё совсем молодой.
Я узнала, что Брехт написал это стихотворение в 1920 году. Потом, открыв его биографию в конце сборника, прочла, что он похоронил свою мать в том же году. Не написал ли Брехт это стихотворение в ночь после погребения? Скорее всего. Мать – это начало всех начал, благодаря которому не только мы с поэтом, но и все люди существуют в этом мире. «Холмик не просел, словно никого там нет». Что он чувствовал, когда писал эти строки после похорон? «Сколько нужно боли, чтобы стать такой невесомой!» Каково было в тот момент поэту? Если эти строки так волнуют читателя, то как же горько было человеку, их написавшему?
Пока я читала стихотворение, всплыли воспоминания из далёкого прошлого.
Я родилась в деревне и в подростковом возрасте уехала от матери в город. Впоследствии я приезжала к ней при любом удобном случае. Когда пора было возвращаться обратно в город, я всегда садилась на ночной поезд, чтобы успеть как можно больше времени побыть с мамой. Я даже помню точное время отправления поезда, идущего в столицу, – 23.57. Мама всегда провожала меня до вокзала, а я воспринимала это как должное. Когда я сидела в поезде, она стояла на перроне. На моих коленях в свёртке лежали яйца, сваренные ею, или мандарины, которые она давала мне, чтобы я перекусила в дороге. Одна картина прочно засела у меня в памяти: я сижу в вагоне поезда, который издаёт гудок и уже трогается, а мама стоит в одиночестве на плохо освещённой платформе. Я провожаю её взглядом и машу ей рукой, пока она не скроется из виду.
До сегодняшнего утра, когда я открыла для себя стихотворения Брехта, мои воспоминания заканчивались на этой картине. Всегда так. Но при чтении этого четверостишия меня внезапно поразила мысль: «Как мама добиралась до дома после того, как поезд отправлялся?» Прошло уже почти тридцать лет… Расстояние от вокзала до моей деревни около пяти километров. Автобус ходил раза три-четыре в день и, когда темнело, уже не ездил. Получается, мама, покинув вокзал, возвращалась домой одна пешком по тропинкам через гору и поля? Спустя тридцать лет осознание этого сразило меня как молния.
Неужели мама шла одна в такой кромешной тьме? О чём размышляла она тогда, ступая по ночной дороге? Её обувь, верно, становилась влажной от ночной росы, когда она приходила домой. О чём она думала, снимая свои башмаки? Больше десяти лет, после того как я уехала из дома, повторялись наши с мамой расставания на вокзале. Как же так получилось, что я только сейчас задумалась о том, каково ей было ночью идти пешком в одиночестве? Я стала противна самой себе.
Время течёт, и я начала строить свою жизнь в этом городе. И жизнь эта в основном стала вращаться вокруг моей новой семьи; я и душой и телом отдалилась от мамы и родной деревни. Я уже не стремлюсь к ней при любом удобном случае, как прежде. Сегодня утром, читая стихотворение Брехта, я впервые задалась вопросом: «Как мама ночью добиралась до дома и почему всё это время я ни разу об этом не задумалась?» Я пишу Вам, незнакомцу, потому что хочу признаться в том, какой я бессердечный человек и как я теперь раскаиваюсь в своём отношении к маме…
И правда, сколько же нужно боли, чтобы стать такой невесомой?
Часть 3
Полной Луне
Какая ещё косуля?
– Мама! Мы пойдём ловить косулю!
Хесун выглянула за дверь и увидела, как муж с ребёнком, пробираясь через борозды на поле, направляются в сторону гор.
С первым снегом с гор спускаются косули и зайцы в поисках корма. В деревенском доме семьи Хесун нет ворот. Поэтому, открывая дверь дома, можно сразу увидеть заснеженное поле, на котором прошлой ночью какое-то животное оставило кучку экскрементов. Определив, что это помёт, оставленный косулей, муж и ребёнок от скуки отправились на их поиски. С гор спускаются не только зайцы и косули. Как-то летом к ним во двор забежал кабан, а на деревянную веранду забралась ещё и парочка барсуков. Накануне выпало много снега. Куда ни глянь, всюду белое поле. Понаблюдав за удаляющимися мужем и сыном, резвящимися на поле, Хесун закрыла дверь.
Три года назад семья переехала в эти места не столько из-за желания жить в деревне, сколько из-за сына. Другие люди посылают детей учиться в Канаду, Америку, Китай, а Хесун с мужем решили привезти ребёнка сюда, в эту горную деревню. В городской школе одноклассники мальчика относились к нему как к белой вороне, и он отказывался ходить на занятия. Муж Хесун два года настаивал на переезде в деревню. Сперва Хесун противилась этой идее. Но в итоге поддалась настойчивым уговорам мужа, успокаивая себя мыслью о том, что у сына будет возможность получить образование в другой школе. У неё, правда, было одно условие: со среды по субботу она будет ездить в Сеул на работу, которую бросать не собиралась. Хесун была совладелицей центра коррекции фигуры под названием «Красивое тело». По сути, это был кабинет физиотерапии для людей в возрасте, страдающих от проблем с шеей, спиной, поясницей или коленями. Находился он не в центре Сеула, а в тихом районе, и посетителей поэтому было немного. Однако постоянные клиенты приходили уже семь-восемь лет кряду. Несколько раз съездив на разведку в деревню с мужем, твёрдо решившим заняться земледелием, Хесун подумала, что неразумно было бы переезжать окончательно, бросив все дела в Сеуле. Ей было жаль закрывать центр, в который она вложила столько сил и времени, да и фермерство не сулило быстрых денег. Мужу, конечно, пришлось не по душе условие Хесун, но в итоге он согласился на то, чтобы жена проводила половину недели в Сеуле, продолжая свой бизнес. И поначалу, когда они переехали в деревню, Хесун ранним утром в среду уезжала в Сеул, а в субботу садилась на поезд, который вёз её обратно. Несмотря на то что семья пыталась вырастить лишь то количество продуктов, которого хватило бы на пропитание, из-за неопытности в посадке и сборе осеннего урожая им приходилось туго. Они работали не покладая рук, но дел только прибавлялось. Каждую среду, когда Хесун отправлялась в Сеул, её муж был вынужден удвоить усилия, поэтому Хесун вскоре стала уезжать на день позже, в четверг. С согласия подруги, с которой они вместе заведовали центром, Хесун переделала расписание и работала с пятницы до утра воскресенья. Этому также поспособствовали и постоянные клиенты Хесун, готовые подстроиться под её график.
Прошлой весной семья два дня, не разгибая спины, сажала горох. Собрав по осени урожай, они обнаружили, что стручки пустые. Было очень обидно, и муж Хесун настаивал на том, чтобы она отказалась от работы в Сеуле. Он полагал, что именно в её отсутствии кроется причина их неудач. Муж упрекал Хесун за то, что она не полностью отдавалась земледелию, и именно с этим связывал отсутствие ощутимых результатов за все эти три года. В его словах была доля правды. Фермерство – трудоёмкий процесс, не гарантирующий успех даже при полной самоотдаче, а Хесун зачастую отсутствовала, и работа по большей части ложилась на плечи мужа. Он похудел на десять килограммов, кожа на ладонях огрубела, а лицо почернело, словно его обмазали сажей, и стало шероховатым. У Хесун тоже имелись претензии к мужу, который не заботился о том, на какие средства они будут жить, если она откажется от своей работы.
