«Поговорите с дочерью».
Конечно, она была права.
После Контакта он почти не общался с Рэйчел. Почти все время был занят — то в больнице, в одиночку управляясь с палатой реанимации, то в Комитете.
Но даже когда они оставались наедине этими долгими вечерами, когда солнце меркло, уступая место бледному сиянию Артефакта, когда дождь нашептывал что-то крыше… даже тогда он не находил слов.
Не мог заговорить о главном.
Он слишком хорошо видел происходящие с ней перемены. Работу неоцитов в ее голове.
Они ее переделывали. Отнимали у него.
Заговорить об этом означало впустить в свою жизнь еще больше горя, а этого Мэтт позволить не мог. Он и так достаточно горевал. Хватит. Он устал горевать.
Но, пожалуй, время пришло.
Рэйчел сидела за кухонным столом, ела овсянку и читала библиотечную книгу. Она подперла книгу коробкой от овсяных хлопьев и придерживала ее левой рукой. «Идиот» Достоевского. Мэтту показалось, что Рэйчел слишком быстро листает страницы, но он решил об этом не задумываться. На ней была синяя ночная рубашка, волосы растрепались. Когда Мэтт вошел на кухню, Рэйчел посмотрела на него одновременно с надеждой и опаской.
Он подошел к столу и начал готовить кофе. Его руки почти не дрожали.
— Рэйч, ты сегодня свободна?
— Да, — ответила она.
— Хочешь прокатиться? В парк Олд-Куорри или еще куда-нибудь? Пока погода хорошая.
— Давно там не были, — заметила Рэйчел.
— Есть настроение съездить?
Она кивнула.
Рэйчел догадалась, что отец хочет поговорить, понять, что произошло на самом деле, и знала, что для него это тяжело. Она хотела помочь, но не знала как.
Они поехали в парк Олд-Куорри. Дорога поднималась по склону горы Бьюкенен, и Рэйчел видела внизу город — сверкающий, отшлифованный дождем, как драгоценный камень. Целлюлозно-бумажная фабрика Дансмьюира больше не дымила. Перестала дымить пару недель назад.
Машина свернула на проселочную дорогу вдоль водохранилища, и Рэйчел вдруг поняла, куда они едут.
— Старый дом!
Отец кивнул.
Они всегда называли это место просто Старым домом. В этом доме вырос ее папа. Давным-давно, еще до смерти мамы, они регулярно ездили туда… пару раз в год, когда у папы было настроение. Проезжали мимо Старого дома, и папа рассказывал о том, каким Бьюкенен был в прошлом. Рэйчел представляла его десятилетним ребенком. Вот он в джинсах и замусоленной футболке срезает путь до школы через площадку энергетической компании. Вот он идет гулять к скалам в теплую, как в этот день, субботу, запасшись бутербродами с арахисовой пастой. Как непривычно было представлять его таким!
Улица, на которой он вырос, называлась Флорал-драйв. Громкое название для построенных десяти домов-коробок в глухом тупике пятидесятых годов постройки, из задних окон которых с трудом можно было разглядеть залив. Папа притормозил, и Рэйчел узнала Старый дом. Он был ничем не примечателен. Дранка на крыше, алюминиевый сайдинг, выкрашенный коричневой краской. К воротному столбу были прибиты вычурные латунные цифры, указывавшие номер: 612. Папа не знал, кто теперь здесь жил. Чужие люди. Сам он покинул этот дом еще двадцать лет назад.
Других машин на дороге не было. Он притормозил и оставил свою на холостом ходу.
— Здесь умер мой дедушка, — сказал Мэтт, глядя на дом, а не на Рэйчел. — Мне было десять. Он жил с нами последние три недели своей жизни. Умер от рака костей перед самым Рождеством. Он любил поболтать и до последнего сохранял здравый рассудок. Я сидел с ним, чтобы ему было с кем поговорить. Подумать только, он родился за год до наступления нового века. В девятьсот девятнадцатом, когда Сиэтл сотрясали рабочие волнения, ему было двадцать лет. Он часто рассказывал о тех временах. Сиэтл был индустриальной столицей северо-запада, но в Бьюкенене тоже начались проблемы с работой. Тогда здесь занимались исключительно лесозаготовкой. Были два-три бара, гостиница, городская ратуша, порт… по выходным лесорубы напивались, а с понедельника продолжали работу. На фабрике Дансмьюира собирались уоббли
[24]. В девятьсот девятнадцатом они устроили массовую забастовку в Сиэтле. Рабочие Бьюкенена тоже выступили в знак солидарности. Как и в Сиэтле, здешнюю демонстрацию полиция разогнала дубинками. Твой прадед Уилли Херст работал у Дансмьюира и участвовал в демонстрации. Двести человек вышли на ратушную площадь с красными флагами. Тогдашний мэр Билл Гандерсон был под каблуком у семейства Дансмьюир; он вызвал военных, и те двинулись на демонстрантов, примкнув штыки. Трое рабочих погибли, остальные вернулись домой, израненные и избитые. Уилли рассказывал, что главная драка была за флаг ИРМ. Все кричали: «Защищайте флаг!» Двое пострадали, один лишился глаза, флаг сбросили, но Уилли с приятелем подхватили его, притащили на холм за ратушей и повесили в Публичных садах. Там он пробыл десять минут, потом солдаты пробились сквозь толпу и снова сорвали его. — Мэтт повернулся к Рэйчел. — Это была его личная победа. Этот чертов флаг. Десять минут. Он хотел, чтобы я узнал об этой истории, прежде чем он умрет. Хотел, чтобы я знал, что он не просто больной старикан. Он — Уилли Херст, защитник флага.
— Ты мне не рассказывал, — заметила Рэйчел.
— В тот день я осознал, что у этого городка тоже есть история… что она есть у его жителей. Рэйчел, город — живой организм. У него есть память.
— Согласна, — ответила она.
— Я не могу это бросить прежде, чем попытаюсь спасти.
— Понимаю, — грустно кивнула Рэйчел.
— Вот такие у меня причины. — Он переключил передачу и поехал дальше к парку Олд-Куорри, оставив Старый дом позади. Утреннее солнце припекало сквозь стекло. — Теперь твоя очередь. Расскажи о своих.
Парк Олд-Куорри представлял собой поросший деревьями гребень, спускавшийся к морю по северному склону горы Бьюкенен, в миле к юго-западу от заброшенной каменоломни. Среди высоких прибрежных пихт петляли туристические тропы, а в центре еще в семидесятых построили сцену, бейсбольное поле для детской лиги и игровую площадку. С тех пор как Рэйчел исполнилось три, родители каждое лето по выходным возили ее сюда поиграть.
Однажды летним субботним днем она упала и поранила голову о бортик карусели. Мэтт продезинфицировал и перевязал рану. Она запомнила его большие теплые руки. Руки врача. Их уверенное прикосновение.
В последнее время эти воспоминания все чаще возвращались к ней. Таким был эффект изменений.
Они прошли рука об руку через лес, от стоянки до площадки для пикников. Отец накладывался на воспоминания о нем, на старую версию себя. Казалось, за последние недели он состарился на несколько лет.
