Они сели за деревянный столик в западном конце площадки, где сквозь деревья был виден океан. Солнце ярко светило в вышине. Среди деревьев о чем-то спорили сойки, а вот пчел, нередко донимавших людей летом, в парке уже не было.
«Расскажи о своих». Рэйчел чувствовала, что ее долг как дочери — дать ему ответ. Но это было непросто.
— Папа, ты помнишь, каким был Контакт, хотя ты и ответил «нет». Чувство, как будто открываются двери… за которыми прячется нечто удивительное. Обещание сделать тебя тем, что не живет в ожидании смерти, а продолжает жить, постоянно изменяясь, но не останавливаясь в развитии.
— Помню, — ответил он. Его бледное лицо осунулось и ничего не выражало. — Ты не напугалась?
— Сначала немного. Потом я поняла, что все это значит. Сперва трудно было ощущать себя такой… прозрачной. Они говорят с тобой, но обращаются к тому, что у тебя внутри. К твоей душе, что ли. А душа отвечает. Вот это было страшно. Ты ничего не можешь скрыть. Но потом понимаешь, что они не осуждают тебя. Они — не святой Петр у райских врат. Тебе не предлагают отпущения грехов — это не их дело. Их дело — понять тебя. И тогда до тебя начинает доходить, какие же они грандиозные. Как они выросли, чему научились за столько веков. Это как красивая ракушка: чем дольше ее разглядываешь, тем ярче она кажется, тем сложнее выглядит узор. В каждой полости есть полость поменьше, а с другой стороны — большая алебастровая полость с эхом…
Она закрыла глаза и вдруг поняла, что разглагольствует чересчур напыщенно. Воспоминание о Контакте было слишком сильным. Она не привыкла о нем говорить, и отец, наверное, пугался.
Рэйчел посмотрела на него. Он сидел, поджав губы.
— Я не могла сказать «нет», — неловко закончила она.
— Даже понимая, как много теряешь?
— А что я теряю?
— Жизнь. Нормальную жизнь. Семью. Уклад, принятый у людей с тех пор, как они спустились с деревьев.
— Но я ничего этого не теряю. Говорят же, что браки заключаются на небесах. Там, конечно, не небеса, но думаю, браки есть. Папа, люди есть люди. Все уникальны и все хотят друг от друга разного. Находят себе пару. Влюбляются. Может, теперь они не будут венчаться в Первой баптистской церкви, но и чудовищами, которым неведома любовь, не станут.
— Мне трудно это понять.
— Не знаю, как еще тебя убедить.
— Меня беспокоит то, как меняется твой мозг. Физически меняется. Рэйчел, любовь находится там. Преданность, доверие, даже наше восприятие истины. Я убеждаю себя, что все это добровольно, что тебя не обманули. Но я знаю хирургов, способных довести человека до полнейшего блаженства прикосновением электрода к мозговой коре.
— По-твоему, я изменилась?
— Да. Ты говоришь иначе. Сама не замечаешь?
— Это я знаю. Я говорю о себе. Обо всем, что делает меня Рэйчел. Вот это изменилось?
Он надолго умолк. Затем отвел взгляд, полный невыносимой боли взгляд.
— Не знаю, Рэйч. Правда не знаю.
Она готова была расплакаться. Ей не нужно было, чтобы ее понимали.
Ей нужно было, чтобы ее обняли. Чтобы папа обхватил ее руками, сказал, что все хорошо, что он по-прежнему любит ее.
— Я не другая, — смогла выдавить она дрожащим от возмущения голосом.
Не другая внутри. Там, где это важно.
В четвертый день рождения Рэйчел Мэтт поймал ее за рисованием на стене гостиной. Она пустила в ход полученные в подарок мелки и расписала стену размашистыми зелеными завитушками. Видимо, выкрашенная две недели назад стена казалась Рэйчел большим листом бумаги.
Мэтт оплатил покраску на той же неделе, когда нужно было продлевать страховку на машину. Дома почти закончились деньги; вместо стейка Селеста теперь готовила макароны с сыром. А покупка для Рэйчел трехколесного велосипеда, к которому она не подходила с утра, почти исчерпала лимит на их кредитной карточке.
Увидев роспись на стене, он взбесился.
— Это плохо! — воскликнул он, вырвав мелок из кулачка дочери и оттолкнув ее. — Плохо, Рэйчел, плохо, плохо!
У нее подкосились ноги. Она шлепнулась на пол и мгновенно насупилась.
В тот же миг у Мэтта начались угрызения совести.
— Я… не… плохая! — захлебываясь слезами, повторяла Рэйчел.
Аргумент был весьма убедительным, и Мэтту захотелось застрелиться.
— Правильно, Рэйчел. — Он поднял дочь с пола и взял на руки. — Ты не плохая. Но поступила плохо. Даже хорошие люди иногда поступают плохо. Вот что я хотел сказать. Рисовать на стенах — плохо. Но ты не плохая.
В точно таких же словах она возразила ему в парке Олд-Куорри, и Мэтт убедился, что у него по-прежнему есть дочь — до поры до времени.
«Я не другая».
Он почувствовал, как на глаза навернулись отцовские слезы.
— Ох, Рэйч, — произнес он. — Как же это все… запутанно.
Она обогнула стол и подошла к нему. Мэтт поднялся и ударился коленом о сосновую столешницу. Ему пришлось изобразить неуклюжее па, но объятие было долгим.
Потом Рэйчел попросила покатать ее на качелях. «Ностальгия по старым добрым временам», — подумал Мэтт. Наверное, ей было радостно вновь почувствовать себя десятилетней на несколько минут. Наверное, и для него тоже.
Он толкал ее, она смеялась, небо было голубым.
Затем они отправились в лес по короткой тропинке, но после дождя почву размыло.
— Нужно было взять что-нибудь поесть, — спохватилась Рэйчел, когда они вновь вышли на свет.
— Есть предложение получше. Поедим в «Дос агилас».
— Правда?
— Угощаю. Если они работают, — добавил он.
— Думаю, работают, — ответила Рэйчел… и он задумался, откуда ей это известно.
Мексиканский ресторан «Дос агилас» стоял на самом берегу. Мэтт вспомнил, что Селеста определяла его как «ресторан со скатертями», в отличие от фуд-кортов торговых центров с их пластмассовыми столиками. Здесь был свой повар, а не автомат по выдаче.
Хозяин, Артуро, унаследовал ресторан от отца. Заведение существовало с 1963 года. Своего рода достопримечательность. И он до сих пор работал. Посетителей не было, но он работал.
Артуро пригласил их внутрь. Мэтт кивнул в ответ, но по тому, как переглянулись Артуро и Рэйчел, понял, что они теперь были одного рода и племени, а Мэтт — чужаком.
Он выбрал столик у окна, с видом на причал и озаренную солнцем воду.
— Это значит «Два орла».
— Что? — Рэйчел открыла меню.
— «Дос агилас». Два орла. Рассказывали, что здесь неподалеку гнездились два орла. Иногда за ужином можно было видеть, как они кружат над рыбацкими лодками и ныряют за рыбой.
