Но мы с Франсисом отлично понимали, на какой риск идем. Как и в других случаях, затрагивающих ключевые для нас вопросы, мы обсудили все перспективы, включая смерть, и придерживались одинаковых взглядов, – а поэтому пошли в совместную контратаку, успешно отбили неожиданное нападение неприятеля кратким, но емким объяснением смысла словосочетания «среднее качество жизни в долгосрочной перспективе», поблагодарили за беспокойство и предложили закрыть тему несколько раньше, чем рассчитывал оппонент.
Я вернулся к своей свите, пополнившейся за это время еще одной женщиной, похоже руководившей процессом, – и мы дружно направились в одну из небольших палат в стороне от главной. Именно там мне предстояло провести «отпуск» после того, как врачи переведут меня из отделения интенсивной терапии. Улучшением жилищных условий я был обязан, как выяснилось, не прибытию съемочной группы (палату для меня готовили до того, как стало известно о «дополнительном багаже»), а отметке в компьютерной базе. В ней напротив моей фамилии значилось: «золотой стандарт». Некоторое время я неоправданно гордился этим – видимо, сыграло роль уимблдонское воспитание. Однако вскоре выяснилось, что на самом деле так обозначают уход за терминальными больными.
Спустя еще пару часов я закончил давать предварительные интервью («да, я правда чувствую себя хорошо, нет, я спокойно отношусь к больницам»), съемочная группа уехала, а Франсис помог мне облачиться в весьма вызывающий больничный халат, сопроводил в уборную, где его попросили меня оставить, поцеловал на прощание и ушел. Заняться было нечем, и я читал новости с телефона.
– Меня попросили подготовить ваш кишечник.
Медсестра оказалась очень приятной женщиной. С ободряющей улыбкой она поставила на стол рядом со мной большой пластиковый кувшин слегка подкрашенной воды. На следующий день меня ждала колостомия, перед которой требовалось полностью вычистить прямую кишку, так что я ожидал клизмы. Возможность вместо промывания просто выпить раствор казалась куда более привлекательной.
– Что именно от меня требуется?
– Сейчас я вылью из вашего стакана воду и попрошу отпить немного вот из этого кувшина…
На вкус жидкость оказалась немного странной. Медсестра предложила мне сделать еще глоток. Вкус не изменился. Тогда она велела допить весь стакан. Где-то на его половине я решил, что вкус у раствора совершенно отвратительный, а раз так, не стоит растягивать пытку, делая маленькие глотки, – и выпил остаток залпом.
– Довольно гадкий привкус, да? – я поставил опустевший (наконец-то!) стакан обратно на стол.
– Боюсь, вы правы. Если удастся выпить весь раствор в течение получаса, процесс начнется примерно через час.
Она улыбнулась и ушла, оставив меня наедине с кувшином.
Спустя полчаса я выполнил ее просьбу, борясь с нарастающей тошнотой. Чувствовал я себя довольно плохо, но не мог не радоваться, что кувшин пуст.
– Отлично! Вы его одолели, – медсестра вернулась в срок, улыбнулась мне, убрала кувшин и заменила его точно таким же, но полным до краев. – Теперь осталось только прикончить этот, а потом можно расслабиться.
Однако расслабиться не удалось. Спустя еще час я с трудом влил в себя содержимое второго кувшина. И принялся ждать. Ждать. И ждать. Но ничего не поменялось. Разве что меня начало подташнивать сильнее. Пришла женщина, которая должна была наметить на моем животе место выхода прямой кишки после операции, и спросила, готов ли я уделить ей время. Напрочь забыв, что уже просил ее зайти позже, я снова взмолился об отсрочке – возможно, довольно скомканно. Она пообещала зайти на следующее утро.
Представление, наконец, началось. Сначала тонкий ручеек. Потом – Ниагарский водопад. Потом – перерыв. Мне оставалось только сидеть и ждать. Примерно тогда я понял, почему медики всегда говорят об «эвакуации содержимого кишечника»: это была именно эвакуация. Снова водопад. Перерыв. Поток. Звонок мобильного. Я посмотрел на экран. Звонил председатель Ассоциации БДН: он обещал сообщить, выберут ли меня ее представителем. Позывы на время прекратились, поэтому я решил рискнуть и ответил.
Это было довольно-таки спорное решение. С одной стороны, к моему величайшему удивлению, расширенный состав Ассоциации отдал предпочтение не кому-то из хорошо известных кандидатов, а совершенно постороннему человеку – мне, опираясь только на обещание добиться лучшей жизни с помощью технологий. Это была хорошая новость. Плохая заключалась в том, что Алан, готовый вот-вот оставить председательское кресло, решительно намеревался меня поздравить, ведь я оказался выше обстоятельств и предлагал нечто революционное. Конечно, ему хотелось это обсудить. Поделиться мудростью. Узнать, какие у меня планы. Спросить о Франсисе. Поговорить о себе.
Это было очень мило со стороны Алана. Я действительно проникся к нему симпатией и не хотел слишком быстро сворачивать разговор или вести себя бесцеремонно. Но в моем телефоне очень чувствительный микрофон. Этикет требовал избегать странных звуков на заднем плане во время беседы, но делать это становилось все сложнее, а мой голос с каждой минутой звучал все более сдавленно, хотя тому не было очевидного объяснения. Я повесил трубку ровно в тот момент, когда окончательно потерял возможность контролировать позывы кишечника.
Рано утром на моем животе нарисовали, наконец, маркером точку выхода номер 2 и попросили снять все украшения. На мне были только часы, обручальное кольцо и золотой анкх, древнеегипетский символ жизни, на тонкой золотой же цепочке вокруг шеи. Такой выиграл Рейлан на Играх чародеев, а мне его подарил на двадцать пятую годовщину Франсис. Ни кольцо, ни анкх я не снимал ни разу.
Пускай с точки зрения науки это было глупо (хотя с точки зрения любви – логично), мне не хотелось расставаться с ними и сейчас. Неважно, чему я учился и во что верил или не верил: некая примитивная часть моего мозга наделяла эти знаки истинной любви каким-то древним могуществом. Может, это была та часть меня, что навечно осталась с Авалоном в Салании, где не было ни одного чародея, по силе равного Рейлану. Так или иначе, но я не хотел их снимать.
Мне пришлось собраться с духом, напомнить себе, что я все-таки ученый, – и только тогда я передал врачу анкх. А потом соврал, что кольцо слишком узкое и снять его с пальца не получится.
– Тогда придется его заклеить, – сказал врач.
И мы заклеили.
Съемочная группа взяла у меня еще одно интервью – о готовящейся операции. Я особо подчеркнул: даже если что-то пойдет не так (это маловероятно, но возможно), наука все равно окажется в выигрыше. В таких ситуациях важно полученное ценой совершённой ошибки знание; весь процесс исследований построен на этой идее. Потом они сняли наш с Франсисом поцелуй, и меня увезли в операционную. Пока Мари, анестезиолог, ставила мне на запястье артериальный катетер, мы чудесно поболтали о результатах предоперационного обследования (работает всего 76 % легких, но в остальном – никаких сюрпризов). Я еще раз напомнил всем, что продолжать операцию следует в любом случае, а потом Мари без лишнего шума меня вырубила.
