Бедняга и умолял голову заговорить, и угрожал ей. Ничего не помогало. Правитель совсем разъярился и велел своим регоям убить Келеу и отрезать ему голову да повесить рядом с уже висящей – дескать, чтобы той не скучно было. Сказано – сделано.
Ушёл таки со своей свитой, голова незадачливого болтуна висит рядом со своей говорящей сестрой по несчастью. И та наконец подмигивает хитро и говорит: «Я же предупреждала, плохо тебе будет».
Когда народ, наслушавшись, начал расползаться и готовиться ко сну, я заметил совсем рядом Солнцеликую и Духами Хранимую тэми, как обычно, в сопровождении женской свиты. На меня наша повелительница даже не взглянула, к чему ваш покорный слуга уже успел привыкнуть. Та непонятная для меня размолвка затянулась, и я всё не решался подловить момент и поговорить с Рами начистоту и выяснить, что же так обидело в том разговоре юную претендентку на престол Пеу. Разумеется, самому себе я объяснял оттягивание непростой беседы многочисленными заботами, связанными с движением войска из девятисот сорока человек по незаселённой местности. Но в глубине души осознаю, что просто побаиваюсь неожиданного и неприятного поворота разговора.
Так продолжалось все те три с лишним недели, пока собирались ратники со всех углов Бонхо и Сонава, а потом мы ходили с ними усмирять рана и проводили краткий курс строевой подготовки для всего набравшегося воинства, готовили продовольствие для основного похода и, наконец, выступили на запад. Я, дабы поменьше сталкиваться с высокомерно выказывающей холодное равнодушие Солнцеликой и Духами Хранимой, даже решил помочь Такумалу в переговорах с нашими сунийскими данниками, а потом отправился на маленькую победоносную войну с рана. Всё общение со мной тэми предпочитала вести через посредников.
Авторитет основателя общества «пану макаки» в сочетании со славой колдуна и металлурга по инерции ещё действовал, заставляя вожаков нашей разномастной армии прислушиваться к моим словам и даже соглашаться со мной, но явственно ощущалось, что это всё до поры до времени: если Вахаку с Длинным и прочие «макаки», равно как и мои сонайские родственники по-прежнему полагали Сонаваралингу человеком, за которым стоит идти, то в поведении многих предводителей отрядов проскальзывало не сильно скрываемое: «Пусть сонайский колдун приведёт нас в Текок, пусть обеспечит победу над нечестивым Кивамуем, а потом, когда станет больше не нужен, мы его отправим к духам». Некоторые, из числа самых глупых и самонадеянных, вообще копировали манеру поведения Раминаганивы, старательно не замечая впавшего в опалу полукровку.
Впрочем, таковых было немного: большинство из двух с лишним десятков вожаков отрядов старательно изображали любезность при личном общении. Но всё же лицемерие среди папуасов ещё не достигло совершенства, свойственного цивилизованным людям, поэтому настоящее отношение ко мне у них то и дело прорывалось наружу в мелочах.
Плюс к этому, в своё время ряды моих «макак» пополнялись выходцами со всего Бонхо и даже Сонава. И в походе они общались со своими сородичами да односельчанами, которые шли под командой деревенских вождей. Присущая туземцам болтливость, особенно в кругу знакомых и друзей, в сочетании с клятвами о полном доверии внутри нашего воинского братства, коими я предусмотрительно оформлял переход из «барану» в «тупису», с лихвой обеспечивали меня информацией, что же действительно думают о Сонаваралинге предводители союзников. Знание о реальном отношении ко мне со стороны партнёров по военной коалиции не прибавляло оптимизма и без по-прежнему непонятной размолвки с Солнцеликой и Духами Хранимой. А уж оба этих фактора в совокупности обеспечивали стабильно подавленное настроение.
В итоге, спасаясь от скатывания в полный и беспросветный депресняк, я решил для самого себя, что вся моя многообразная деятельность по подготовке припасов, прокладыванию пути по нижнему Огоку, выработке системы сигналов для связи на марше и в бою между формированиями, из которых складывалось наше воинство, попытки хоть как-то сработать всю эту кучу мелких шаек и отрядов в некое подобие армейского соединения, – всё это просто способ добраться до западного побережья, откуда можно свалить в более цивилизованные края. Ладно, думал я, мысленно усмехаясь: коль вы, господа папуасы, видите во мне только незаменимого специалиста, разработавшего доселе небывалый марш-бросок, а теперь им руководящего, да командира самого сильного отряда нашей армии, когда дело дойдёт до боестолкновений со сторонниками Кивамуя – хрен со всеми вами. Не буду мешать вашей делёжке портфелей в будущем правительстве. Представляю, какой приятный сюрприз ожидает их всех, когда обнаружится исчезновение одного из самых главных и опасных конкурентов в борьбе за места рядом с престолом.
Последние месяцы, наполненные участием в политике на местном уровне и ответственностью за немалый коллектив, собравшийся под моим управлением, что-то сдвинули в сознании, и теперь я не испытывал прежнего страха перед дорогой через полмира. Тем более на небольшую команду для путешествия я мог точно рассчитывать: Длинный, непоколебимо уверенный в моей счастливой звезде, Сектант, который, как удалось выяснить, не прочь побывать в благословенном Ирсе – мечте каждого правоверного тенхорабита, и, конечно, Баклан, готовый последовать из простого любопытства, выдернувшего его из родной вохейской деревни и забросившего на Пеу и по родственному долгу обязывающего опекать старшего сородича.
Тяжело, конечно, будет бросать «макак». Да и Солнце-ликую и Духами Хранимую тоже по-своему жалко. Отца у бедного ребёнка прибили, мать умерла при родах, имеющейся на западе острова родне небось она интересна только как источник возможных материальных благ…
– «Пану олени», – откуда-то наперерез вынырнул Раноре, один из предводителей носильщиков-сунийцев.
– Что надо? – откликнулся я.
– Когда ты договаривался с нашими старейшинами, то обещал, что через четыре дня пути мы отправимся обратно домой.
– Конечно, – согласился я. – Сегодня истёк третий день. Завтра вечером, когда станем на ночлег, остатки вашей ноши раздадим по отрядам. А вы переночуете и пойдёте обратно.
– «Пану олени», – тихо и неуверенно начал Раноре, – у нас не все хотят возвращаться в свои селения.
Я непонимающе уставился на сунийца.
– Они говорят: попроси «пану олени», чтобы он позволил идти с его людьми дальше.
– Ты тоже хочешь остаться с нами?
– Да.
– И много вас таких? – полюбопытствовал я.
– Тинопе, Кеоре… – принялся перечислять Раноре.
Понятно, по большей части молодёжь лет двадцати – двадцати пяти. То есть молодые они, конечно, по меркам моего прежнего мира: здесь взрослыми считаются уже в четырнадцать–шестнадцать лет, а к двадцати среднестатистический обитатель Пеу успевал обзавестись женой и ребятишками. Хотя, конечно, солидными мужиками в глазах окружающих становятся всё же ближе к тридцатилетию.
Если я правильно посчитал перечисляемых Раноре, из пятидесяти сунийских носильщиков одиннадцать желают отправиться с нашим войском и дальше. Он – двенадцатый. И что с ними делать?.. То есть, конечно, понятно, что они будут и дальше нести припасы, только теперь не на всю нашу армию, а на «макак» и моих сонайских сородичей из Тено-Кане. А остальные пусть тащат свой паёк на вторую половину пути на собственном горбу.
