– Мы простимся с Пьером в среду, 17 августа, в церкви Ла-Комели, похоронят его рядом с твоей бабушкой Одиль. Я взяла на себя формальности, выбрала цветы и гроб – ты слишком молода для таких забот. Случилась авария, и с этим ничего не поделаешь. Ты несколько дней побудешь у нас, потом решишь, как жить дальше. Жозефина заботится о твоих кошках и собаке.
Нина открывает рот, надеется, если услышит свой голос, даже шепот, проклятие улетучится.
– Дедуля?
Никто не отзывается, только Адриен тянется к ней, хочет коснуться, но она отдергивает руку. Все взаправду. Так не бывает.
Мари-Лор снова берется за резец, чтобы «выбить» на Нине еще одну фразу:
– Хочешь пойти в похоронное бюро и посмотреть на Пьера?
Нина снова зовет его. Ну все, хватит, путь придет и заберет ее!
– Дедуля! – молящим тоном произносит она.
Пьер Бо никогда не появится в этом доме без предупреждения. Он позвонит в дверь, как делает всегда, если у человека нет почтового ящика или требуется вручить адресату лично в руки посылку, заказное письмо или перевод. «Треклятые звонки…» – иногда недовольно ворчит он.
Однажды в детстве он посадил Нину на раму, и они отправились по адресам. Пьер с гордостью показывал ей улицы, которые ему полагалось объезжать на велосипеде. Быстро крутя педали, кивал прохожим и говорил: «Это моя внучка!»
Наверное, звонок сломался… Нина встает, на ватных ногах выходит в коридор и приоткрывает входную дверь. Никого. Нужно заставить деда показаться, и она шепчет фразу, которая точно разозлит его:
– Дедуля, я по-прежнему роюсь в почте…
Она ждет. Закрывает глаза и молится. Сейчас он выйдет и отвесит ей затрещину. Ничего не происходит.
38
22 декабря 2017
Я все еще сижу в кабинете, когда к дому подъезжает машина, осветив фарами стеклянную дверь кухни. Всего на мгновение, потом водитель выключает двигатель.
У моих ног Николя играет с воображаемой птичкой.
Ко мне редко кто приходит, а в такое время тем более. Звонят, я открываю и вижу Нину. Странно, она явно была накрашена – под глазами остались следы подводки. Она говорит: «Я виделась с Этьеном, и мне надо выпить…» Услышав имя Этьена, я вздрагиваю. Выставила бы ее за дверь, чтобы она умолкла. Навсегда. Жалею, что открыла. Лучше бы спряталась, ей-богу, поступила бы как в детстве, когда не хотела показываться. А ведь и здесь, и в Париже я долго мечтала о ее появлении.
– Входи.
Она хватает Николя, утыкается в него носом, делает глубокий вдох и спрашивает: «Ну, как поживает этот малыш?» Бросает взгляд на миску с едой и плошку с водой. Профессиональная деформация… Она довольна – дом уютный, руки хорошие.
Нина садится на диван, медленно обводит взглядом гостиную, роняет: «Симпатично…» – снова встает и подходит к стеллажу. Она берет с полки «Мел», я узнаю роман по обложке: взятые крупным планом руки ребенка в красном шарфе, лепящие снежный шар. У него за спиной прилавок, замазанный белилами, так поступают с витринами, если меняется хозяин или предстоит ремонт. Белый цвет символизирует мгновенное закрытие.
Нина листает книгу, смотрит на меня, закрывает и ставит на место.
Я не реагирую.
– Портвейн, виски, сухой мартини. Еще есть «Апероль» и «Просекко», могу соорудить тебе шпритц.
– Давай, но безо льда, – отвечает она.
– Знаю.
– Неужели ты помнишь?
– Я все помню… Как он?
Я все-таки задала этот вопрос. Это оказалось сильнее меня. Проклятая неизлечимая болезнь, нежелание ничего знать и даже слышать о нем. Этот черенок не приживется. Его отторгли. Нина сразу понимает, о ком я, и садится на место, как послушная девочка. Поверить не могу, что она рядом. Со мной. У меня. Я и не надеялась.
– Он изменился. Сильно. Выглядит печальным. У него четырнадцатилетний сын, очень красивый, очаровательный. Валентин.
– Луиза мне рассказывала.
Нина выглядит изумленной.
– Вы что, видитесь?
– Да. Говорим об Адриене. Об Этьене редко.
Она держит паузу и как-то странно смотрит на меня. Как будто я выругалась.
– Встречаешься с кем-нибудь? – спрашивает она, глядя на меня бездонными черными глазищами.
Ее взгляд непроницаем, она всегда умела отгородиться от собеседника, выставить заслон, за который никто бы не проник.
– Ты о психиатре?
Она смеется моей шутке.
– Нет, о любовнике.
– В анкетах, в графе «Семейное положение», я пишу «Не замужем, без детей».
Она снова одаривает меня понимающей улыбкой, мол, я тоже.
– Этьен спросил, счастлива ли я, – сообщает она.
– И что ты сказала?
– Слишком уж трудно отвечать на этот вопрос. Особенно человеку, которого не видел четырнадцать лет. Тем более Этьену.
– Где вы встретились?
– У Марка и Мари-Лор. Уединились ненадолго в саду, когда он курил.
Я пытаюсь осознать полученную информацию. Итак, Нина вернулась в дом № 7 по улице Буа-д’Аглан. Я хорошо помню вечеринки и дни рождения, которые там устраивались: Этьен заполнял собой все пространство, Луиза сидела в углу на стуле с книгой в руках, как механическая игрушка, у которой сдохли батарейки. На вид – сломанная белокурая куколка с широко распахнутыми голубыми глазами, внутри – полная жизни и чувств девочка, в которой никто ничего не понимал.
– Ты видела Луизу?
– Да… – голос Нины дрогнул.
– Зачем?
– Зачем что? – удивляется она.
– Зачем ты туда пошла? К ним? К его родителям?
Она не отвечает, смотрит в одну точку, глубоко задумавшись о чем-то своем. Как раньше, когда мы случайно сталкивались и она проходила мимо, не замечая меня. Ну слава богу, кажется, возвращается.
– Вы часто видитесь с Луизой? – спрашивает она.
– Довольно часто.
– Она сказала тебе… об Этьене?
– Что именно?
– Ничего.
– Говори, раз начала.
– Он выглядит невеселым.
– Мы никогда о нем не говорим. Луиза знает, как мне трудно… Я просто не могу, если быть честной.
Нина вглядывается в мое лицо, и я спешу приготовить ей второй коктейль, добавив щедрую порцию мартини.
– Он упоминал Клотильду?
– Нет… Можно оставить машину здесь?
– Конечно.
– Я слишком много выпила, лучше вернусь пешком.
– Мы далеко от твоего дома, километрах в трех-четырех, не меньше.
