Адер колебалась. Вопрос, в сущности, был в том, кому из этих двоих можно больше доверять. Или кому она доверяла меньше. Амередад чуть не убил ее, но ил Торнья опаснее. Значит, надо остаться с ил Торньей.
– Хорошо, – сказала она. – Я пойду с легионами.
Он кивнул и махнул гонцу:
– Сообщи командиру Сынов Пламени, что императрица решила совершить переход с Северной армией.
Аннурец повторил сообщение, отдал честь и по подсыхающему озерному ложу рысцой направился к колонне верных Интарры. Адер задумалась, как встретит это известие Лехав, затем решила, что это не важно.
Они еще постояли в молчании – императрица без власти и воин с властью куда большей, чем у обычного полководца. Оба смотрели, как холодный ветер рябит воды озера, дробит и качает отражения звезд.
– А если мы не успеем вовремя? – спросила она.
Ил Торнья пожал плечами:
– Андт-Кил – бутылочное горлышко для тех, кто переправляется через Черную. Единственное место, которого ургулы не могли миновать. Если пройдут дальше… Нам придется охотиться за ними по всему северу, догонять, а они тем временем будут жечь и убивать аннурцев от Катала до Бреаты.
– А что же трясины и озера? – спросила Адер. – Нам в этих топях не пройти, а они пройдут?
– О, характер местности их несколько задержит. На переход через Тысячи Озер уйдет не одна неделя, но им ничто не мешает разбиться на десятки отрядов и неспешно пробираться через болота. А когда встанут на твердую почву – конец. Они конные – мы пешие.
– Значит, мы должны успеть, – угрюмо подытожила Адер.
И вот, едва солнце поднялось над деревьями и с юга, с озера, задул холодный бриз, Адер двинулась на север. Ил Торнья шел рядом. Фултон держался на шаг позади. Длинные ряды Северной армии протянулись по узкой полосе подсохших отмелей между линией леса и плещущими водами.
Озеру, казалось, не будет конца. На севере оно терялось в дымке у горизонта. На карте семьдесят миль выглядели не страшно, после бегства из Рассветного дворца Адер покрыла в десять раз большее расстояние. Только тогда ее не подгоняло идущее быстрым маршем войско, задолго до полудня оставившее позади шесть или семь миль. У нее дрожали мышцы бедер, ныли своды ступней, плечи свело в тугой узел, так что больно было голову повернуть, а на севере тянулись все те же бесконечные хвойные чащобы.
Где-то перед закатом, огибая острый мыс, она споткнулась на неровных влажных камнях береговой полосы. Фултон в мгновение ока очутился рядом, скромно поддержал под локоть. Адер стряхнула его руку.
– Ничего, – сказала она, – я держусь.
– А как же, ваше сияние, – буркнул гвардеец, убрав руку, но оставшись у нее за плечом.
Некоторое время они шли молча, вслушиваясь в хруст камней под тысячами сапог, в лязг стали, когда солдаты поправляли оружие. Адер оглянулась. Эдолийцы носили на себе доспехи в четверть своего веса – куда больше, чем самый тяжеловооруженный легионер, – но Фултон ничем не выдавал, что ему тяжело. Он, опустив ладонь на рукоять широкого меча и устремив взгляд вперед, держал шаг вровень с куда более молодыми солдатами. С олонских времен он избавился от мертвенной худобы, но прошедшие месяцы оставили свой след на его лице и седеющих волосах.
– Спасибо тебе, – тихо, сама себе удивляясь, проговорила Адер.
Он взглянул ей в лицо:
– За что, ваше сияние?
– За то, что пошел за мной. Что остался после… после того, что я сделала. У Колодца…
– Благодарности излишни, ваше сияние, – ответил Фултон. – Мы исполняли свой долг. Ваш долг – править, наш – хранить вашу жизнь.
– Я просто хочу, чтобы ты знал: я благодарна за все, что ты для меня сделал.
Он помолчал, глядя на нее.
– Прошу вас, поймите правильно, ваше сияние, но это не ради вас.
Адер в недоумении покачала головой.
Фултон опять надолго замолчал. А когда снова заговорил, голос звучал тихо, словно эдолиец забыл о ее присутствии и беседовал сам с собой.
– Я давно решил, каким хочу быть. Я присягал вашей семье, но прежде всего я верен слову, которое дал самому себе.
Она ждала продолжения, но эдолиец снова устремил взгляд на север, чуть придержал шаг и оставил Адер мучиться и гадать. Она поймала себя на ревности к его неколебимой верности своим понятиям о чести и безмолвным клятвам самому себе. Она завидовала его приверженности своим убеждениям, а еще больше завидовала самой его убежденности. Когда-то и она во что-то верила: в справедливость и честь, в победу добра над злом, но жернова истории своим медленным вращением перемололи веру в муку такую мелкую, что последние крупицы бесшумно утекали меж пальцев.
* * *
Рассвет все медлил. Валин следил за переходами неба: от черного в цвет лилового синяка, от синяка к тусклой желтизне расплавленного воска, когда зыбкий свет просочился между острыми вершинами елей. К тому времени, как наконец взошло солнце – бледный расплывчатый диск в утреннем тумане, – он уже ясно видел, что творится внизу.
Покинутый ночью восточный остров до сих пор потрескивал и дымился. Первым делом ургулы подожгли дома, амбары и конюшни, осветив заревом пожара атаку на средний мост. Дома догорели только к рассвету – яростное белое пламя стало рыжим, затем красным; кровли проваливались внутрь, выбивая фонтаны искр и заставляя шипеть тлеющие угли. К утру пожары уступили бледному солнечному сиянию, но горький маслянистый дым еще висел в воздухе, а копыта коней вздымали тучи пепла. В одну ночь была уничтожена половина городка. Дома людей, их прошлое.
Валину было на это плевать.
Дом можно отстроить. Всего-то и надо что топор, несколько хороших бревен, месяц работы. Он не сводил глаз с ноги Лейта. Она торчала из груды павших лошадей – мертвый пилот и мертвые животные наравне скатились на илистую отмель, когда горожане все же сумели снести второй мост. Вот что осталось ему от друга: сапог и кусок штанины, побуревшей от грязи. Там, внизу, валялись десятки трупов, ургульских и аннурских искореженных смертью тел. «Ушел плясать с Ананшаэлем», – говорили кеттрал. Нет, не похоже на танец. Смерть похожа на смерть, и мертвых не отстроишь, сколько топором ни маши.
А все-таки лесорубы успели снести мост, и это, наверное, было единственным светлым пятном в утренней мгле. После гибели Лейта всадники удвоили напор, не замечая дождя стрел и не слыша криков своих валящихся в протоку коней. Даже Пирр пришлось отступить за баррикаду, и несколько страшных минут казалось, что ургулы прорвутся. А потом тяжелые топоры лесорубов все же управились с опорами, и весь пролет на восточном конце просел, застонал и рухнул. Мост унес с собой половину баррикады, но это уже было не важно. Лишившись моста, ургулы прервали атаку и около полуночи отступили на восточный берег, где перестраивались для нового штурма с восходом.
– Там Балендин.
Талал высмотрел его сквозь дым на площади бывшего городка.
