Она и сама пыталась молиться.
«Интарра, – начинала она, – Владычица Света, прошу тебя…»
Этот призыв Адер повторяла вновь и вновь, но дальше зайти не сумела. Адер не могла знать, слушает ли богиня, есть ли ей дело до молящейся и даже существует ли она, – но молиться мешало не это. Не бывает веры без сомнений, но никакие сомнения раньше не мешали ей молиться. Нет, закончить мольбу ей не давало другое. Сейчас, над серо-голубыми водами озера, перед людьми, поднимающими из глубины бьющуюся рыбу и спокойных мертвецов, Адер знала, что дело не в богине, а в ней самой. Она не могла закончить потому, что не знала, о чем молит.
Брат мертв. Она сама его убила или помогла убить.
«Валин», – безмолвно произнесла она; имя засело в мозгу вбитым гвоздем.
Он был ей братом, а она его убила. Правда обжигала, но оставалась правдой, и вот, вместо того чтобы отвернуться от озера, уйти с головой в тысячу требующих заботы дел, вместо того чтобы напиться до беспамятства, выговориться до забвения, вместо того чтобы занять руки тяжелой работой, после которой проваливаешься в сон, – она стояла на краю причала, вспоминая содеянное, снова и снова повторяла имя мертвого брата и безнадежно пыталась молиться.
– Ваше сияние…
Голос Лехава за спиной, шарканье сапог по доскам причала. Она закрыла глаза, отмеряя последние секунды уединения приближающимися шагами.
– Что в городе? – спросила она, когда Лехав остановился у нее за плечом. – Убитых подсчитали?
– В такой каше трудно сказать наверное, – угрюмо сказал он. – Может, каждый второй.
Половина горожан убиты. Победа ли это против страшной мощи ургульского воинства? Или поражение?
– А из Сынов?
– Нас потрепали. Не так, как Северную армию. Я слышал, вы были на маяке?
Адер кивнула, так и не повернувшись к нему.
– Глупо, – сказал он.
До сражения она бы ощетинилась, стала бы многословно и громко доказывать свое – как бывало с Фултоном. И Фултон мертв. Погиб из-за ее желания видеть бой вблизи.
Она медленно покачала головой:
– Тогда это казалось важно.
Холодный ветер ворвался в повисшую долгую паузу, разогнал волну, раздул пожары за спиной.
– Я вас оставлю, – сказал наконец Лехав.
И не ушел.
Адер протяжно, прерывисто вздохнула.
«Интарра, – взывала она в душе, – Владычица Света…»
Она столько раз пыталась сложить молитву, столько раз не находила слов, что удивилась, когда они пришли: «Владычица Света, прости меня».
Адер не смогла бы сказать, за какое прегрешение вымаливает прощение. Она подвела отца, она содействовала его убийце, она взяла в советники лича, она подняла войско на войну против аннурской армии, она похитила трон у одного брата и вогнала нож под ребра другому.
Каждый шаг казался необходимостью.
«Прости меня», – снова взмолилась она, так и не решившись доверить воззвание речи.
Солнце разбилось о волны. Обожгло ей глаза. За спиной еще ярилось пламя. Прощение, казалось, лежало очень далеко от ее огненного пути. Адер еще раз взглянула на рыбаков, поднявших из озера новое неподвижное тело, и повернулась к Лехаву.
Он изучал ее – пророчицу, избранную Интаррой, императора Аннура – мрачным неуверенным взглядом.
– Идем, – сказала Адер уй-Малкениан, не дав ему заговорить. – У нас много дел.
51
Каден решился не сразу.
Он никак не ожидал встретить вечер этого дня в Рассветном дворце, провозглашенным императором Аннура, но как говорили хин: «Кто ожидает, ошибается».
Когда он вышел на пылающую площадь, когда гвардейцы, преклонив колени, прокричали древнее титулование приходящих к власти Малкенианов, отвергнуть эту честь показалось ему труднее, чем ее принять. Какую бы игру за трон ни вела Адер, она была за сотни миль отсюда, в Раалте, и своих намерений не обнародовала. Граждане Аннура пребывали в смятении, и стоящему в сердце империи Кадену легко было обратить их растерянность в свою пользу. Как неожиданно, как ужасающе просто оказалось принять трон, объявить себя наследником отца.
Именно простота и заставила его колебаться. Ран ил Торнья был не из тех, кто мыслит просто. И Адер тоже. Как победа в сражении еще не решает исхода большой войны, так и занять Нетесаный трон далеко не значило его удержать. Одного человека, даже в стенах Рассветного дворца, так легко свергнуть, убить. Они должны были предвидеть, что он возьмет бразды правления, и должны были продумать, что делать с ним в таком случае. Вчерашний день видел смерть Адива и верных ему солдат, однако Каден не сомневался, во дворце еще хватает людей – министров, гвардейцев, наложниц, – охотно воткнувших бы нож ему в спину по одному слову кенаранга. И это не считая врагов из числа его нового совета.
Конечно, даже сложить с себя императорскую власть было делом не одной минуты. Остаток ночи Каден провел, приводя в движение самые важные колесики: рассылал вестников к вельможам из совета; объяснялся со слетевшимися голодным вороньем министрами, обескураженными его отречением и опасающимися за свои синекуры при смене власти; ободрял дворцовую гвардию и восстанавливал охрану камеры с кента; распоряжался, чтобы убитые неистовством Тристе люди были обмыты, завернуты в саваны и вывезены из дворца для погребения; приказывал слугам расчистить обезображенный Жасминовый двор и, наконец, когда острие Копья Интарры уже осветилось лучами невидимого солнца, собрал новый совет в зале Тысячи Деревьев, представил всему двору свиток с конституцией и принял присягу – защищать и поддерживать новорожденную республику против любого врага.
К концу аудиенции Каден едва держался на ногах, а еще предстояло отвечать на сотни вопросов, справляться с тысячами мелких и неподъемных дел, необходимых для выживания Аннурской Республики.
Выходя из зала, Каден утер лоб ладонью – как будто мог рукой стереть усталость с глаз, паутину с мыслей. Киль и Габрил шли с ним рядом.
– Тебе следует кое-что знать, – тихо сказал кшештрим, окидывая Кадена оценивающим взглядом.
Каден только глянул на него и махнул рукой: говори.
– Когда тело Адива готовили к сожжению, с него сняли повязку, – сказал Киль. – Он был зрячим. У него были глаза.
– Как у всех, – пожал плечами Каден.
– Нет, – возразил Киль, – не как у всех. У него, как и у тебя, светились радужки.
Каден застыл столбом. И долго не двигался с места. Куда спешить? Его ждали тысячи дел, в которых он ничего не смыслил.
– Родственник, – наконец выговорил он.
Киль кивнул:
– Твой род очень стар, а еще он разветвлен. Твоей ветви Интарра коснулась сильнее других, но есть и другие.
