Каден долго смотрел на него, прежде чем ответить:
– И этого мало. При моем рождении, должно быть, присутствовало с десяток человек.
– Восемь, – поправил Киль.
– И любой из них мог проговориться о родинке на моем бедре.
Пленник тихо покачал головой:
– Что-то тебе придется принять на веру, Каден. Ишшин эту способность утратили. Ты должен был уже понять, как они не похожи на воспитавших тебя монахов. Они нашли иной путь в пустоту, и этот путь их сломил. Конечно, его показали им мы – ненамеренно, когда здесь еще была тюрьма, когда мы еще испытывали твой род. Мы показали им, как это делается, но они отточили технику.
Каден припомнил рассказ Транта: людям выжигали глаза, отрубали пальцы, рвали зубы в ужасной холодной темноте ради достижения их извращенной версии ваниате. И сюда он затащил Тристе! С ледяным ужасом он думал об этом, между тем как в далеком уголке его сознания продолжался отсчет ударов сердца, счет темного времени.
– Через твой выход можно вытащить Тристе? – спросил Каден.
Киль, помедлив, кивнул:
– Если сумеешь ее освободить. И меня.
Глубоко вздохнув, Каден принялся наводить порядок в мыслях под пристальным взглядом замолчавшего Киля.
– Как мне вас освободить? – спросил он наконец.
– Ключ у стражника. Для начала убей его.
20
С юга наползала тяжелая туча, темнила небо над озером, туманила горизонт. От нее удирали несколько озерных лодчонок с противовесами – мчались, наполнив ветром горящие последними лучами паруса. Должно быть, рыбаки пытались вернуться в порт до дождя. Тщетно пытались. Ливень нагонял одного за другим.
Адер наблюдала все это с крыши полуразрушенного здания, бывшего гордого дворца, в погребе которого Лехав расположил свой штаб. Она стояла под ярким солнцем, глядя на наступающий стеной шторм, на чернеющие волны и взбаламученные темные воды. Утреннее солнце так грело лицо и плечи, что ей казалось, будто она разглядывает картину бури, будто свирепость ветра передана умелыми мазками и искусно вычерченной перспективой. Однако все это приближалось и приближалось, а потом вдруг накрыло ее, и тяжелые, как монеты, капли заколотили по голове, по плечам, по шиферу крыши. Воздух набряк влагой. Сукно клочковатых туч затмило солнце.
Одежда промокла, волосы липли к щекам, но ей легче было вынести бурю, чем ждать внутри. Адер смотрела, как копья молний, разветвляясь перевернутыми деревьями, бьют по волнам, и в сотый раз пыталась найти выход. Платье сковало тело. Ее колотила дрожь. Если и был способ избежать намеченного убийства, она его не видела.
«А если они виновны? – в который раз спрашивала она себя, двигаясь по той же накатанной колее. – Что, если они в союзе с ил Торньей?»
Слова – слова, которые она твердила всю ночь, как обрывки молитв, – не убеждали. В животе тошно сосало, и она отвернулась от мятущейся тьмы бури к неподвижной, пустой темноте помещения.
Ее эдолийцев держали здесь же, только их Сыны Пламени сковали и заперли в глубоком подземелье. Два дня Адер не давали с ними поговорить. Она возмущалась, но под яростью и негодованием ощущала ужасную правду: она приняла запрет с облегчением. Пока эдолийцы отрезаны от нее, она не увидит в их глазах отражения своей лжи, ей не придется рассказывать им о цене, уплаченной ею за союз с Сынами Пламени. Не придется рассказывать, что расплатилась она их жизнями. Но в конечном счете она стала жертвой собственного упрямства. Этим утром Лехав разрешил ей встретиться со своими людьми. Как же ей было тошно!
Командир Сынов Пламени встретил ее на заливаемом дождем балконе и поманил под крышу.
– Пора, – сказал он вошедшей девушке. – Ивар проводит вас в их камеру.
Она немо кивнула.
Лехав окинул ее задумчивым взглядом:
– Маленький совет.
Адер опять неуверенно кивнула. Ее била дрожь, под ногами собралась натекшая с платья вода.
– Чем меньше вы скажете, тем будет легче для всех.
– Я обязана им…
– Что? – Он шевельнул бровью. – Объяснить?
– Да.
– Человеку многое можно объяснить. Только не его смерть.
* * *
Каждого эдолийца сковали цепью, какой хватило бы для молодого бычка, обмотали лодыжки, запястья, шею и притянули ко вбитым в камень железным кольцам. Судя по виду, оба не спали и не меняли одежды со дня ее побега. Длинные дорожные плащи, прежде такие светлые, побурели от грязи и пыли. Недели трудного пути съели мякоть с костей, оставив запавшие щеки и утонувшие в глазницах глаза. Золотистая грива Бирча потемнела и свалялась, а Фултон, должно быть, потерял двадцать фунтов веса. В камере воняло тухлятиной. В нижнем углу стояла лужица – грунтовых вод или мочи.
Бирч заморгал на свет и извернулся в цепях, чтобы лучше видеть.
И даже сумел неловко поклониться.
– Госпожа, – проскрежетал он слабым голосом, – желтое вам к лицу. В тон глазам.
Весь страх, все смятение, скопившиеся в ней за дни мучительного пути, разом подступили к горлу. Она беспомощно застыла перед захлопнувшейся за спиной дверью, уставившись на людей, охранявших ее с малолетства, и ужасаясь тому, что сделал с ними Лехав.
«Нет, – угрюмо поправил ее внутренний голос, – ты это с ними сделала».
Какую бы роль ни сыграли Сыны Пламени, в Олон этих двоих привела Адер. Слезы на ее щеках смешались с дождевой водой.
– Госпожа, – произнес Фултон, но сразу зашелся рвущим грудь кашлем, сотрясавшим все тело.
Когда приступ миновал, он сплюнул на пол – мокротой или кровью, она не разобрала при свете фонаря.
– Простите, моя госпожа, – снова заговорил он, – но, во имя светлой Интарры, что происходит?
Она надеялась, она даже молилась, хотя никогда не питала пристрастия к молитвам, чтобы эти двое оказались сообщниками ил Торньи; изменников куда как проще послать на костер. Но лицом к лицу с ними эта мысль казалась смехотворной глупостью. Они служат не кенарангу. Они – ее люди. Ее охрана. И в душе она сознавала это, еще когда бежала от них с площади у пруда.
– Вы тут ни при чем, – почти шепотом выдавила она, безнадежно покачав головой.
– О чем вы, госпожа? – насторожился Фултон. – Вам грозит опасность?
И тогда из нее выплеснулось все: измена ил Торньи, собственное бегство от этого ужаса, необходимость союза с Сынами Пламени. За рассказом она подсела к ним, беспомощно теребила цепи, силясь устроить пленников поудобнее.
– Надо было сказать нам, – протянул Фултон, дослушав.
– Знаю. – Адер осела на пол, ноги ее не держали. – Знаю. Но я никому не верила.
– Впрочем, – слегка шевельнул бровью Бирч, – мне всегда хотелось побывать в Олоне летом.
