– У вас есть сомнения? – спросила она.
Видит Интарра, у нее хватало и своих, но при всем при этом она никак не могла отказаться от Сынов Пламени. Без Сынов их дело – мертвое, и сама она будет жить, только пока ил Торнья не доберется до нее.
– У меня есть вопросы, – сказал он, отложив нож так, что лезвие утонуло в густом соусе на дне тарелки.
– Ну что ж, – кивнула Адер, – спрашивайте.
Он еще помолчал, изучая рыбий скелет. Отделил тонкое ребро, обсосал и кинул обратно.
– Каков он собой? – спросил наконец Лехав. – Кенаранг. Что за человек? Какой солдат?
– Это вас надо спросить. Вы ведь служили под его началом.
– Служил – на юге, в джунглях. Ил Торнья тогда командовал всей областью до самой Раалте. Я с ним никогда не встречался.
Адер хмуро мотнула головой:
– Я перечитала все труды классиков, но в военном деле ничего не смыслю. Говорили, что он блестящий полководец, что побеждает там, где победить невозможно. Что солдаты пойдут за ним в огонь и в воду, обойдут всю землю, если он позовет. Мне это представляется довольно опасным.
Адер замолчала. Воспоминания об ил Торнье резали хуже ножа, острого и блестящего.
– А как человек… – заговорила она, старясь подобрать точные слова. – Он кажется легкомысленным, порывистым, беззаботным… Но это только видимость. По крайней мере, не вся правда. Я гордилась своим умом, но он меня использовал, как используют тонкий инструмент, выбрав и заточив под себя, – а я даже не понимала, что происходит.
Лехав смотрел на нее, в прищуренных глазах отражался огонек свечи.
– Вы сбежали, – напомнил он.
Она уныло кивнула:
– А теперь мы возвращаемся.
День за днем ее, как пробравшаяся в нутро крыса, грызли страхи и сомнения. Между тем от речи к речи, ото дня ко дню войско росло. Люди чистили оружие, точили клинки и вливались в лагерь за северной окраиной города. Не менее важным был приток из города и окрестностей – одни шли поглазеть на войско, другие из искренней любви к Адер или к Интарре, третьи – с товаром на продажу: с повозками, лошадьми, зерном. Приношения пророчице Интарры были не лишними, но людей надо кормить, и на снабжение армии уходили большие деньги.
Где взять деньги – было отдельным вопросом, и, к радостному удивлению Адер, на этот вопрос она умела найти ответ. Олон, хоть и захудалый, полуразрушенный, стоял на пути торговых потоков между столицей и центральной Эридроей, а где торговля, там и пошлины. Адер, ссылаясь на двойное право, принцессы и министра финансов, потребовала допуска к имперской казне, полной монет. Этих монет хватило на содержание войска.
Через неделю после удара молнии у Колодца Сыны Пламени были готовы к переходу в Аннур. На следующий день они выступили из города на глазах у ошеломленного, растерянного населения. Не все горожане ликовали – многие успели задуматься, чем грозит война им самим, их домам и семьям.
Адер, только увидев марширующее ряд за рядом войско, в полной мере осознала, как бессильна оказалась бы без Сынов Пламени. Головой она, разумеется, понимала это и прежде, потому и пришла сюда, но теперь видела, слышала, ощущала, как дрожит под их поступью земля. Ни роспуск войска, ни частичное крушение церкви не отменяли многолетнего опыта воинской службы, и большинство Сынов легко вернулись к старому уставу, к привычной дисциплине, отличающей профессиональных военных от вооруженного чем попало скопища рассерженных людей. Даже сумей Адер, захватив олонскую казну, собрать собственную армию, ее люди не обладали бы ни опытом, ни умением держать строй – не всякий бы знал, как шагать в колонне, не оттаптывая пятки впередиидущим. А сейчас все шло так гладко, что, возвращаясь по своим следам вдоль долгих миль канала, Адер готова была забыть о предстоящей в конце пути битве. О том, что там, пророчица она или не пророчица, всех может ждать смерть.
25
Каден помнил, как в первый раз зарезал козу: провел тщательно заточенным лезвием по горлу, зажав под мышкой теплое трепещущее тело. Он помнил, как расходилась шерсть, потом кожа под ней, какой чистой и розовой была плоть в то мгновение, пока еще не хлынула горячая кровь, и как вдруг обвисли лягавшиеся ноги.
Ему тогда было всего десять лет, но он запомнил, как Чалмер Олеки, стоя у него за плечом, велел положить нож, взять большой горшок для крови и подставить под струю. «Кровь и мясо, – поучал Олеки. – Немного крови. Немного шерсти. А души нет». Он негромко засмеялся своим словам – тихий смешок, как будто ручей булькнул на гладком камне. Олеки научил Кадена потрошить скотину – показывал орган за органом. «Сердце. Мозг. Требуха. Ничего больше в ней нет. И в тебе нет».
Как и в том человеке, которого готовился убить Каден.
Все вышло на удивление просто. Он стоял в темноте за дверью напротив своей камеры, держал нож наготове и ждал, отсчитывая последние удары сердца, когда появится стражник с подносом в одной руке и штормовым фонарем в другой. Услышав, как открывается дверь в конце коридора, Каден прикрыл веками горящие радужки глаз и дождался, пока не замолкнут шаги. Когда же открыл глаза, стражник ставил фонарь на пол, повернувшись к нему спиной.
Так легко. Резануть по горлу, и дело сделано – жестокое, но простое дело. Но Каден застыл в темноте, отсчитывая дыхание стражника, прикидывая расстояние от своего ножа до его шеи, – самые простые движения вдруг показались неправдоподобными, невозможными. Как преодолеть коридор? Как занести нож? Двигаться медленно, не вызывая подозрений, или броситься разом, убить мгновенным ударом?
Нет, напомнил он себе, это не убийство. «Убийство» – слишком широкое понятие, нагруженное оценками и эмоциями. Зарезать. Простое действие, не более того.
«Я убивал коз, – внушал себе Каден. – И думаю, убил лича там, на седловине».
И все же, одно дело – выпустить в Балендина арбалетный болт из неподвижной глубины ваниате: легчайшее движение пальца, дрожь спущенной тетивы, короткий свист – и человека нет, исчез за краем обрыва. Он тогда не чувствовал себя убийцей. И вообще ничего не чувствовал. Перерезать горло стражнику будет труднее и грязнее.
Он представил себе кожу под нижней челюстью: вот нож, вот горло.
В конце концов все оказалось просто: три шага через коридор и одно движение руки. Лезвие вошло сразу, наткнулось на хрящ трахеи и тут же проникло дальше, в скользкую, горячую, влажную плоть. Стражник сумел сделать пол-оборота, протянул руку, будто хотел дружески хлопнуть его по плечу. А потом жизнь ушла из тела, голова на подрезанной шее свесилась вперед. Кровь обрызгала Кадену лицо и грудь, рукоять заскользила в мокрой ладони – сердце мертвеца упрямо выбрасывало кровь на тюленью шкуру плаща. Красные лужицы усеяли пол. Потом тело обмякло и упало.
Каден еще мгновение не двигался. Стоял, сжав окровавленный нож в обвисшей руке, в промокшей от крови вонючей одежде. Какое-то чувство мягкой лапкой коснулось края сознания – бесшумно, как мышь, – и ускользнуло при попытке посмотреть на него в упор. Вина? Каден взглянул на труп перед собой, груду мяса и костей – только что бывшую человеком, – и закрыл глаза, загоняя вглубь ускользающее чувство. Раскаяние? Сомнение? Что бы то ни было, оно еще раз хищно куснуло его и юркнуло в темноту.
