Но вместо этого Мика сказал:
– Ее зовут Мария.
Алиса все-таки обернулась. Мика сидел за столом и смотрел на ту самую фотографию. Он вынул ее из рамки и теперь рассматривал обратную сторону. Провел кончиком пальца по бумаге. Зачитал вслух:
– Мария и Йосип Станкович, тысяча девятьсот семьдесят второй год, Белград.
Он перевернул фотографию лицом. Алиса ее и так помнила: семейный портрет. Судя по белому платью и шляпке с вуалеткой на молодой еще хозяйке квартиры – может быть, даже свадебный. Рядом с хозяйкой сидел статный мужчина с серьезным, словно из дерева вырубленным лицом, в парадном кителе с наградами. Если свадьба, в этом году была бы золотая. В другой ситуации она бы присела за стол, взяла снимок и рассмотрела. Поговорила бы с соседями, расспросила про Марию и Йосипа. Может быть, рассказала бы эту историю миру: как они были вместе и как вышло, что все, что осталось от Йоцы в этой квартире, был снимок и похоронный плач Марии при взгляде на него.
Она могла бы и сейчас это сделать. Не нужно соседей, не нужно архивов, она и так сможет понять: по мимике, позам, одежде. Она могла бы рассказать об этом Мике. Как сказку на ночь, как ложное «все будет хорошо», как подарок на их первый урок, как доказательство ее, Алисы, мастерства найти правду там, где ничего неизвестно. Доказательство того, что ей можно верить. Можно довериться.
Но Мика снова погладил снимок, и она вспомнила, как его рука недавно так же гладила пожилую женщину по голове, а самой Алисе досталась ладонь в живот и сухое «стой».
– Отнеси обратно. А то проснется, не увидит, снова начнет кричать.
Пока Мика укладывал снимок обратно в рамку, прилаживал заднюю часть и закреплял гвоздики, Алиса выносила из кладовки банки и вынимала из шкафчиков тарелки и приборы. Мика больше не протестовал. Может быть, больше не задумывался, можно ли брать чужую еду, а может, воспринял приглашение на кофе от хозяйки как разрешение и на все остальное.
Ели молча. Хлеба так и не нашлось, поэтому приспособились нарезать паштет толстыми ломтями и класть на него ложкой домашний айвар. Мика выложил несколько импровизированных бутербродов на отдельную тарелку, положил с края салфетку, другой салфеткой закрыл, чтобы не обветрилось. Потом он взялся варить свежий кофе, но отвлекался на каждый шорох, прислушивался, не из спальни ли доносились звуки, и упустил момент, когда турку нужно было снять с огня. Черная пена зашипела и залила глянцевую белую поверхность плиты. Запахло жженым.
Пили кофе из чистых чашек, заедали найденным в кладовке джемом, который черпали прямо ложками из банки. Шторы оставались плотно задернутыми. Как будто внутри квартиры они играли в детскую игру, где нужно закрыть глаза ладонями, чтобы поверить, что нехитрым обманом ты перестал существовать для всего мира, раз не видишь его сам.
Пока ели, стемнело. Алиса зажгла лампу в матерчатом абажуре над столом. После ужина, не сговариваясь, не глядя друг на друга и то входя в пятно света, то выходя из него, в четыре руки убрали со стола: перемыли, вытерли полотенцем и убрали на сушилку посуду, закрыли банки, протерли стол. За окном раздался далекий визг сирены.
Оба молча вернулись за стол. Сели друг напротив друга. Проверили телефоны, убедились, что сигнала по-прежнему нет. Алиса положила руки на стол ладонями вниз и забарабанила пальцами по столешнице. Мика сцепил пальцы в замок на телефоне.
– Что теперь? – спросил он.
– Будем решать, что делать дальше.
Мика поднял на нее глаза. Переспрашивать не стал, только издал позабавленное тонкое «х-ха», как делал, когда кто-нибудь на занятии делал что-то особенно неудачное.
– Слушай, – заторопилась Алиса, – пока что у нас все получалось. Нужно просто продолжать. Сегодня это не закончится, завтра тоже. Видел танки? Это не очередной протест, который покажут по телевизору, а потом все протестанты разойдутся пить пиво и ругать власть. Это штурм. А раз танки, значит, либо власти к нему были готовы, либо…
– Либо?
Алиса поджала губы. До этого момента то и дело хотела швырнуть правду Мике в лицо, а как дошло до дела, засомневалась.
– Либо танки на стороне протестующих.
Когда Мика ничего не ответил и даже в лице не поменялся, она пояснила:
– Это переворот.
– Х-ха.
– Вломились в центр прайда – хорошо, допустим, толпа на нервах, ждут стычки с жандармами. Люди в школе – пусть озверевшие от вседозволенности мародеры. Машина на улице – пусть…
При упоминании школы Мика отвернулся и поджал губы. Алиса хотела продолжить, но осеклась и теперь подбирала слова с трудом. У нее всю жизнь только и было, что слова. Она научилась словами пересекать загранпосты, попадать в бункеры, проходить по территориям повстанцев. Научилась разворачивать судьбы пойманных в жернова войны людей: бросала слова в эти жернова, и случалось, что это замедляло их беспощадный ход достаточно, чтобы спасти человека, семью, деревню. Она не в первый раз становилась вестником горящего мира, который нес новости людям за пределами пекла. Людям, которые порой этих новостей и вовсе знать не хотели, чтобы те не разрушили стабильный привычный мир.
Мика тоже не хотел. Никто и никогда не хочет знать, что горит именно он. Но чем раньше узнаешь, тем больше шанс побегать с пожаром наперегонки.
– Ты мне поверь, просто поверь, что это серьезно. Не на день. Людей на улице нет, сидят по домам, свет бояться зажечь. Смотрят сквозь занавески и не знают, что смотрят уже на другой мир. А я знаю. Знаю, Мика. Не знаю пока, какой он, но мне нужен интернет и полчаса времени. Сеть лежит, но не вечно же. К утру восстановится, а, может, и быстрее. Переждем здесь, переночуем, а утром я скажу, какой план.
– Какой план?
– Как остаться в живых.
Теперь Мика уже откровенно засмеялся. Алиса выждала немного. Если человек смеется, нужно дать ему сбросить напряжение. Все равно не сможет слушать, пока не перестанет. Но Мика не останавливался. Голос набирал громкость, и остановился он, только когда из спальни донесся приглушенный шум. Тогда Мика оборвался на середине смешка и прислушался. Шум стих.
– Ты-ы, – сказал он Алисе.
– Я?
Мика покачал головой. Тогда Алиса кивнула и подтвердила:
– Я. Я знаю, Мика.
– Я знаю, что мне нужно домой.
– Мы пока не можем домой.
– Это ты не можешь домой, со своими выдумками!
Алиса почувствовала, что колени снова начали ныть. Положила на них ладони, сжала: «тихо, тихо». Сильнее. И еще, так, чтобы стало не лучше от тепла ладоней, а больнее от давления. Посмотрела в сторону, на торшер. По лицу Мики пробежала тень.
– Извини.
– За правду не извиняются, – сказала она сухо.
Они помолчали. Мика снова принялся вертеть телефон в руках, а Алиса смотрела на подсвеченный изнутри абажур, пока не заломило глаза.
