Я придумала нехитрый способ подъема мелких останков наверх. Взяла длинную веревку, привязала ее конец к одному из клиньев, а на другом конце закрепила мешок и сбросила его вниз. Делать в альбоме зарисовки, болтаясь на шаткой доске, было невозможно, поэтому, прежде чем убрать в мешок очередную находку, я внимательно ее рассматривала и запоминала, где и как нашла. Матушке я поручила поднимать мешок с окаменелостями и выкладывать их на траву, но она страшно боялась приближаться к краю обрыва, чтобы бросить мешок назад, так что проку от нее было мало. И все же они с Джозефом по очереди дежурили на холме: матушка по будням, а брат — по субботам и воскресеньям между церковными службами, а еще по вечерам после работы. Они ждали меня на траве, придерживали страховочную веревку, проверяли, прочно ли вбиты клинья.
Отвесная скала и впрямь напоминала раскрытую книгу из тончайшего пергамента, а кости, заточенные в каменные плиты, были словно вырванные странички. Высвобождать камни, стоя на платформе, которая без конца раскачивалась из стороны в сторону, было нелегко. Порой меня сильно мутило. Я запрещала себе смотреть вниз и старалась ничего не выронить. Кто знает, смогу ли я потом отыскать потерянное у подножия скалы?
На меня приходили поглазеть: кто с любопытством, кто с сочувствием. Я бы ни капли не удивилась, увидев среди зевак старуху, которая так радовалась упавшей в овраг повозке, но, наверное, ее старые ноги не выдержали бы такого подъема. Зато как-то раз пришли две девочки — смешливые и ужасно шумные. Одна из них кинула в меня яблоком, и оно едва не задело меня. Я невольно отвлеклась и посмотрела вслед яблоку — как оно летит вниз, то и дело ударяясь о скалистый склон и разбиваясь на маленькие кусочки. Яблока было жаль, к тому же потом пришлось заново настраиваться на работу. Мне живо представилось, как отец падает со скалы вниз, и я никак не могла отогнать это наваждение. Девчонок я попросила уйти.
— Какая же ты храбрая, Мэри Эннинг! — крикнула одна из них, стоя у края. — Я бы так ни за что не смогла!
Храбрая? Уж храбрости я в себе совсем не чувствовала. Страх почти меня не отпускал. Однажды Гарри Мэй сказал мне, что быть храбрым — как раз и значит «действовать вопреки страху».
Но вдруг все изменилось. Несколько дней лил сильный дождь. Вода скапливалась и стекала в низины бурливыми потоками. Целых пять дней я не могла вернуться в скалы, а когда вернулась, то увидела, что от моей платформы остался только маленький клин, да и то почти выдранный из земли.
Я подошла к самому краю, пусть и было страшновато. Передо мной предстала картина опустошения: моя платформа обрушилась вместе с доброй частью утеса. И все же сердце в груди восторженно подскочило.
Я со всех ног сбежала с холма и кинулась на пляж, к новому обвалу, то и дело оскальзываясь на мокрой грязи.
Передо мной лежала недостающая страница! Длинная каменная глыба раскололась, а внутри у нее обнаружилось примерно столько же окаменелостей, сколько я уже нашла, если не больше! Тут были еще одна конечность с тремя вытянутыми тонкими пальцами из крошечных плоских костей и длиннющий хвост — наверное, размером с меня. Мой дракон! Мое чудовище! Если бы только отец был рядом! И Генри… Я рухнула на колени и почувствовала, какая буря всколыхнулась в голове. Толпы маленьких Мэри проснулись и заволновались. Никогда еще я не чувствовала себя столь свободной, но одинокой.
Не без гордости я обо всем рассказала матушке и Элизабет. Я достигла цели.
Впрочем, напрасно я посвятила в тайну матушку, потому что она проболталась об этом кому-то еще и по городу с молниеносной скоростью поползли слухи. Зеваки запрудили берег. Меня забавляли и в то же время раздражали разочарованные и брезгливые лица людей. Они приходили, смотрели на огромные кучи костей, которые еще предстояло разобрать. А чего они ждали? Моя работа только начиналась!
Мы с Джозефом и Натаниэлем на тачке перевезли кости на Кокмойл-сквер, и теперь они лежали у дома грязными кучками в ожидании сортировки.
— Как по мне, ничего особенного! — заявила экономка из поместья Колуэй-Мэнор, принадлежавшего состоятельному Генри Хенли. Тем не менее, вернувшись домой, она доложила обо всем лакею, а тот — своему хозяину. Эсквайр заявил, что хочет увидеть чудовище своими глазами, и послал за нами, чтобы мы принесли ему свою находку.
Нелепость подобной просьбы не на шутку меня разозлила, но матушка, которой, само собой, не терпелось продать крокодила, учтиво попросила в ответ, чтобы Генри Хенли соизволил сам к нам пожаловать.
Он прибыл на следующий же день.
— Что ж, череп весьма недурственный, — равнодушно произнес он, прижимая к носу платок по привычке всех богачей, чьи носы не выносят никакой вони, кроме собственной. — А вот это, — он указал тростью на кучки костей, — и гроша ломаного не стоит! Однако голову я куплю.
— Это навряд ли, сэр. И вообще, вы неправы, — сказала я, не обращая внимания на выражение ужаса на матушкином лице. — И ничего не понимаете.
Матушка вся побелела, а эсквайр словно язык проглотил.
— Но это не ваша вина, ведь вы в жизни не видывали таких существ, — добавила я, чтобы как-то оправдать его невежество. — Если вы заглянете к нам через месяц, то поймете, в чем крылось ваше заблуждение. А теперь извините — у меня еще полно работы.
Матушка, чья бледность сменилась огненным румянцем, проводила Хенли на улицу. Хотелось бы верить, что наличных у него в кармане куда больше, чем мозгов в голове.
Я уговорила Джозефа с Натаниэлем перенести останки чудовища в старую отцовскую мастерскую, которая теперь пустовала. Там-то я и начала собирать из костей целый скелет. Мисс Филпот в те дни находилась в Лондоне, а иначе я непременно попросила бы у нее помощи.
Как же я поняла, каково было строение скелета существа, которого никто не видел? До этого я много упражнялась: внимательно изучала и восстанавливала множество останков — как и советовал мистер де Люк в день, когда я увидела тушу лошади. Мне помог и бесценный череп угря, который я тоже внимательно изучила и до сих пор храню у своей постели. Собирать разрозненные кости в единый скелет для меня и по сей день — все равно что дышать.
Джозеф соорудил для чудовища невысокую подставку, больше похожую на огромный поднос, и я выложила дно глиной, чтобы размещать на ней кости. Глину я то и дело смачивала водой, чтобы она не засыхала, а на ночь закрывала влажной тряпкой. Потихоньку, косточка за косточкой, к огромной голове добавились длинная изогнутая спина и огромная грудная клетка. Каждый раз, когда я выкладывала новый костяной кусочек или соединяла новые позвонки (Элизабет научила меня правильно произносить это слово), мне казалось, что диковинная тварь ворочается и извивается от моих прикосновений. Конечности по-прежнему сбивали меня с толку. Я выложила кости в том же порядке, в каком их нашла, и вдруг ясно увидела, что же передо мной. Находка напомнила мне весло, крепко сидящее в уключине, острие, рассекающее водную гладь. А значит, мое чудовище жило в море и, работая плавниками, словно веслами, плавало по воде с легкостью птицы, парящей в небесах. Эта картина представилась мне так живо, будто я видела ее наяву, но поделиться своими догадками я могла с одной лишь Элизабет — только она поняла бы меня.
