Чанда посмотрела на нее и рассеянно кивнула:
— И да и нет. Вообще-то я довольно давно работаю, но у меня не было комнаты. Теперь мадам сказала, что я могу получить эту комнату по адхии.
Чанда рассмеялась, и Лали заметила, что на ее щеках появились две ямочки. С такой улыбкой она выглядела еще моложе.
— Мадам Шефали, должно быть, купается в деньгах, — продолжила Чанда. — Я делаю всю работу, а она получает половину, даже не приспуская сари. Ну да ладно, хотя бы не нужно платить за аренду. Не знаешь, сколько она сейчас берет с девушек категории «А»?
— Я — Лали.
— Я знаю, кто ты.
Чанда сосредоточилась на том, чтобы провести ровную линию вдоль нижних ресниц черным карандашом, но получалось не очень-то ловко. Она кивнула на фургон телевизионщиков, стоявший во дворе:
— Ты слышала? Они здесь с утра, расспрашивают всех подряд о самых разных вещах. Это «Тара ньюс» — приехали освещать марш при свечах, который организует Коллектив. Ты пойдешь? Или вам, девушкам сверху, не положено?
— Я не знаю.
— Весь Сонагачи будет участвовать в марше. Малини приходила сюда с пятью другими женщинами и говорила с мадам Шефали — мы все идем.
Лали размышляла об этом, когда Чанда снова заговорила:
— Ты знаешь, что это произошло в той комнате?
Она показала пальцем на пол, и на мгновение Лали померещилась мертвая Майя.
— Ох, меня аж трясет, как подумаю об этом, — продолжила Чанда. — Я ее не видела, но слышала, что стало с ее лицом. О боже! Говорят, у Мохамайи было двое детей. Наверное, они живут с ее родителями. Родители не знали, чем занималась Майя. Думали, работает в городе. Ее муж умер, так что денег у них не было, а мать с отцом совсем старые… Ты ведь знаешь ту женщину из НПО, высокую, которая приходит с Малини?
Лали кивнула.
— Она показала нам фотографию детей Майи, сына и дочери. Девочка очень хорошенькая, с большими глазами. Знаешь, мне стало так грустно… Они еще маленькие и ни в чем не виноваты. — Чанда взяла паузу, чтобы сделать глубокий вдох, и тут же затараторила снова: — А ты знала, что Майя пробовалась на роль в телесериале? Та женщина из НПО говорила, что Майя, как могла, многим помогала. Она рассказывала девочкам о СПИДе, раздавала бесплатные презервативы и все такое. Мадам Шефали это совсем не нравилось, но она помалкивала. Должно быть, из-за Малини. Я так думаю, эта женщина из НПО, очевидно, и помогла Майе пройти кастинг на роль в сериале. Разве не здорово, если бы кто-нибудь из нас снялся в большом кино или попал в телевизор? И я могла бы, и ты — кто знает?
Лали наблюдала за Чандой, пока та критически разглядывала себя в зеркале. Потом скользнула глазами по болливудским актрисам на заляпанных стенах. Мадхури Дикшит в остроконечном лифчике, Карина Капур в красном платье, Приянка Чопра в мокром желтом сари. Помимо богов и богинь из календарей, самыми популярными предметами декора в «Голубом лотосе» были фотографии этих гламурных красавиц, наклеенные на неровные стены, варварски искажающие тела.
Они обе услышали тихий стон и неясный глухой удар сверху.
— Надеюсь, все не так плохо, — вздохнула Чанда.
— Ты о чем? Что там происходит?
— Иди и сама посмотри, я ничего не говорю. И вообще, я не люблю неприятностей — какое мне или тебе дело до всего этого?
Чанда уставилась в зеркало, прорисовывая линию губ значительно выше естественной; взгляда Лали она старательно избегала.
Лали напрягла слух, пытаясь выделить голос из обычного шума «Голубого лотоса». Голос казался знакомым. И, похоже, принадлежал Амине.
Она бросилась к лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, добралась до площадки второго этажа и остановилась перевести дыхание. Теперь она могла расслышать мужской голос, довольно тонкий, но то, чего ему недоставало в тембре, восполнялось мстительной яростью. По голосу она узнала Чинту, одного из головорезов мадам Шефали. Тот сыпал оскорблениями, смысл которых сводился к одному слову «проститутка». Но слов было много, и Лали мысленно удивилась тому, сколько синонимов существует для унижения женщин, торгующих своим телом. «Мы стали ругательством, — с горечью подумала она. — Целая популяция женщин, имеющих единственное средство к существованию, и то, чем мы занимаемся, сведено к одному оскорбительному слову. Но ладно мы, так и всех остальных тоже не щадят. Рано или поздно каждая женщина в устах мужчины превращается в исчадие ада, и на нее навешивают ярлык проститутки».
Тихий скулеж прервал ход ее мыслей, и она поднялась выше, бесшумно преодолевая последние несколько ступенек.
Чинту, коренастый коротышка, стоял посреди комнаты, сжимая в руке что-то похожее на хлыст, а Амина скулила в углу, прислонившись лбом к стене. В лифчике и легинсах, с разметавшимися волосами, она жадно заглатывала воздух в перерывах между всхлипами. Как только глаза Лали привыкли к полумраку, она увидела, что Чинту держит в руке не хлыст, а собственный ремень, причем с массивной металлической пряжкой. Спину девушки испещряли вздувшиеся вертикальные рубцы. Появления Лали никто не заметил, и она стояла, не зная, что предпринять. Вдруг Чинту с диким криком шагнул к съежившейся девушке, схватил за волосы и приготовился ударить ее лбом о стену. Не раздумывая, Лали бросилась на коротышку, навалилась на него всем своим весом, пытаясь сбить с ног. Он оттолкнул ее, и она заскользила по гладкому бетонному полу. Но тут же снова обрушилась на Чинту, впиваясь в него ногтями, охаживая кулаками и пинками.
Трудно сказать, как долго это продолжалось, для Лали все уместилось в долю секунды. И тут из ниоткуда донесся глубокий знакомый голос:
— Только не лицо, Чинту, не вздумай трогать лицо. Тебе следовало бы знать.
И Чинту, и Лали мгновенно замерли, словно сцепившиеся уличные кошки, которых окатили ведром ледяной воды. Ярость покинула Лали, поле зрения, прежде сфокусированное на Чинту, расширилось.
Раздвигая блестящие занавески, через дверь слева в комнату прошла мадам Шефали. Она щелкнула языком и неодобрительно покачала головой, как будто собираясь выговорить Чинту за то, что тот слишком надолго оставил свет включенным.
— Сколько раз я должна тебе повторять? — произнесла она, понизив голос.
Прошла в глубь комнаты, где Чинту все еще кипел от гнева, буравя Лали свирепым взглядом, и тяжело опустилась на пластиковый стул.
Лали ни разу не слышала, чтобы мадам Шефали повышала голос, но и не видела, чтобы кто-то посмел возразить ей или не подчиниться. Сама мадам никогда не поднимала руку, зато насаждала насилие вокруг. И все же многие девушки выбирали ее сторону. Мадам вызывала столько же уважения, сколько и страха, а у некоторых — дикую преданность.
Чинту свернул ремень и, не сказав ни слова, вышел из комнаты. Лали расслышала его тяжелые шаги на лестнице, затем громкий стук, когда за ним захлопнулась дверь.
В левой руке мадам Шефали держала маленькую коробочку — изысканную медную вещицу, со всех сторон усыпанную полудрагоценными камнями. Она поместила ее на колени и открыла. Внутри аккуратно были сложены листья бетеля, и каждый плотно скручен в форме конуса. Она взяла один из них и почти что церемониальным жестом отправила в рот. И после недолгой паузы заговорила с девушкой, все еще жавшейся у стены:
