— А что делать, если мне встретится такое письмо?
Хью задумался.
— Принеси мне. А я решу, стоит ли беспокоить твою начальницу. После Марка Дэвида Чэпмена мы стараемся быть осторожнее.
Я кивнула со знающим видом, но лишь потом вспомнила, кто такой Чэпмен: он застрелил Джона Леннона, а потом сел на ступеньки «Дакота Апартментс»
[21] и стал читать «Над пропастью во ржи». Когда полицейские конфисковали книгу, то обнаружили, что Чэпмен нацарапал на титульном листе: «Это мое заявление»
[22]. По его словам, Холден Колфилд сподвиг его на убийство.
Я еще раз указала на стол, где лежали письма без конвертов:
— Я уже много прочитала. Мне стало интересно.
— Вот и хорошо, — сказал Хью, но не ушел. Неужели мое лицо, мой голос как-то меня выдали? Может быть, это произошло даже бессознательно? — Только не увлекайся.
Тем вечером я вернулась в пустую квартиру. Дон, скорее всего, тренировался в зале. Через пару недель у него был важный матч, и каждый день он пробегал несколько миль, чтобы сбросить вес, а по вечерам боксировал. Я поставила кипятиться воду для макарон и взяла книгу, лежавшую у него на столе, — «Лондонские поля» Мартина Эмиса. На прошлой неделе я взяла ее в библиотеке, а Дон тут же отобрал. Под книгой обнаружилось письмо, написанное его убористым почерком. На миг — всего на долю секунды — я решила, что письмо предназначалось мне… и он оставил его под книгой — такой романтический жест. «Дорогая моя, mi amor», — прочла я и отшвырнула письмо, и то словно вспыхнуло в моих руках. Этих четырех слов оказалось достаточно — я поняла со всей ясностью, что письмо адресовано не мне. «О боже мой», — произнесла я вслух. Накатила тошнота, как при головокружении на высоте или качке; я медленно подошла к плите и выключила конфорку. Затем взяла письмо и прочитала. Кем бы ни была mi amor, Дон скучал по ней; ему не верилось, что со дня их последней встречи на пляже прошло уже два месяца, и он мог думать только о ее «красивых смуглых плечах». Тут я застыла, не сомневаясь, что меня сейчас стошнит: Дон часто отмечал, какая необычайно бледная у меня кожа. И мы никогда не были вместе на пляже. Хотя на Рождество мы вместе ездили в дом его родителей, где меня смущенно представили его бесчисленным родственникам — смущенно, потому что мы с Доном на тот момент были едва знакомы, и я даже не поняла, зачем он меня туда позвал, — и его старым друзьям: тесной компании парней, большинство которых остались жить в Хартфорде, занимались строительством или работали барменами и в тридцать лет все еще жили с родителями. Только Дон и Марк уехали из родного города и жили самостоятельно.
Я проверила дату на письме: 16 марта 1996 года. Значит, это не послание из далекого прошлого, это письмо было написано пять дней назад. А три месяца назад Дон звонил мне каждый день и говорил: «Давай сбежим и поженимся». Потом я вспомнила: Лос-Анджелес. В декабре он ездил в Лос-Анджелес на неделю якобы собирать материал для романа. Может, он встретил эту девушку — продолжив читать, я узнала, что ее звали то ли Мария, то ли Марианна, — в этой поездке? Может, он брал у нее интервью как у прототипа героини? Или — этот вариант казался намного хуже — он полетел к ней специально, а мне наплел сказочку про сбор материала?
Тем вечером я уснула прежде, чем Дон вернулся домой, но наутро письмо еще лежало на столе, частично скрытое под большой черной тетрадкой, в которой он вел дневник и которую использовал для записи мыслей и наблюдений.
Я ехала на работу на поезде в Мидтаун и вдруг подумала о Марке Дэвиде Чэпмене. Интересно, а он писал письма Сэлинджеру? Одно, а может быть, несколько? Я представила, как в 1980-м или 1979 году такая же ассистентка, как я, методично вскрывает простой белый конверт и обнаруживает внутри исповедь психопата, план убийства или возмущенную тираду, направленную против Джона Леннона. И она отправляет стандартный ответ — вежливый и безликий.
В офисе я спросила об этом Хью. Тот, как обычно, вздохнул:
— Возможно. Скорее всего, так и было. Я не знаю. — И он снова вздохнул. — Вот поэтому мы обычно и сохраняем корреспонденцию. А было бы интересно узнать, да?
Я кивнула.
— Но жизнь — это жизнь, да? — спросил он. Я снова кивнула, не понимая толком, с чем соглашаюсь. — Всего не узнать.
Весна
Обложка, шрифт, переплет
Сколько раз мне твердили, что Сэлинджер никогда не позвонит — никогда и ни за что! — и мне не доведется с ним поговорить.
Столько, что и не сосчитаешь.
И все же однажды утром в пятницу в начале апреля я сняла трубку и услышала странное. Звонивший вопил: «АЛЛО! АЛЛО!» Далее в трубке раздалось что-то неразборчивое. Потом: «АЛЛО! АЛЛО!» Снова неразборчивое бормотание. Постепенно, как во сне, бессмыслица сложилась в слова.
— ЭТО ДЖЕРРИ! — кричал звонивший.
«О господи, — подумала я. — Это он». Я начала слегка дрожать от страха, но не потому, что со мной говорил — точнее, не говорил, а вопил — сам Джером Дэвид Сэлинджер, а потому, что я боялась что-то сделать неправильно и тем самым навлечь на себя гнев начальницы. Я лихорадочно припоминала все связанные с Сэлинджером указания, которые мне дали, но те чаще всего касались других людей, которых я не должна была к нему подпускать, а вот что делать с самим Сэлинджером, оставалось непонятным. Успокаивало одно: я точно не стала бы просить его прочесть мои рассказы или начать распинаться, как я люблю «Над пропастью во ржи» — книгу я так и не прочла.
— КТО ЭТО? — прокричал Сэлинджер, хотя я разобрала его слова не с первой попытки.
— Джоанна, — ответила я раз девять или десять; в третий раз уже орала во всю глотку: — ДЖОАННА! НОВАЯ АССИСТЕНТКА!
— Рад знакомству, Сюзанна, — наконец ответил Сэлинджер, понизив голос до более-менее нормального. — Я хотел бы поговорить с твоей начальницей.
Я, в общем, так и думала. Зачем Пэм перевела его на меня, ведь могла бы просто попросить оставить сообщение? Начальница сегодня не пришла — по пятницам был читальный день, она оставалась дома и читала рукописи.
Я сказала Сэлинджеру об этом, надеясь, что он понял.
— Могу позвонить ей домой и попросить перезвонить сегодня. Или в понедельник, когда она выйдет на работу.
— Можно и в понедельник, — ответил Сэлинджер, и голос его стал почти спокойным. — Рад познакомиться с вами, Сюзанна. Надеюсь, когда-нибудь мы с вами встретимся лицом к лицу.
— Я тоже, — ответила я. — Хорошего дня!
Я никогда никому не говорила «Хорошего дня!». Где я такого нахваталась?
— И ВАМ ТОЖЕ! — Сэлинджер снова кричал.
Я положила трубку и вздохнула глубоко, как меня учили в балетной школе перед выходом на сцену. Я внезапно поняла, что дрожу. Встала и потянулась.
