Интересно, смогу ли я сейчас встать. Однако, если мы собираемся в путешествие, нужно тренироваться. Вот они удивятся, когда я встану на свои непослушные холодные ноги. Когда уйдет этот коротышка в адмиральской форме, придет Толо и разотрет мне ступни. Хорошо бы жена осталась. Зачем она все время уходит с ним вместе. Пусть останется и споет мне. Ради нее я даже открою глаза. Сейчас она со мной так добра. Не то что в последние годы. Надеюсь, она добра со мной не потому, что я болен, ведь я намерен поправиться. Есть такие люди – о том, что им дорого, они начинают заботиться только тогда, когда их имуществу угрожает опасность или когда оно уже испорчено, а то и вовсе почти уже пропало. В Помпеях и Геркулануме тупые рабочие совершенно не понимали, где они копают, что долбят кирками и лопатами, пока на раскопки не приехал Винкельман и не отчитал их за полное отсутствие методы и аккуратности в работе: только тогда они стали действовать с надлежащим тщанием. А потом, очень скоро, его убил тот ужасный молодой человек, отнюдь не Ганимед, как мне рассказывали, ничего подобного, уродливый рябой мерзавец; мой чувствительный друг пригласил его к себе в гостиницу и имел неосторожность показать некоторые ценности, которые вез в Рим. Казалось бы, Винкельман должен был иметь склонность к юношам с лицами и телами греческих статуй, красоту которых он так превозносил, но нет, вопреки стараниям ревнителей общественного вкуса, во вкусах не бывает стандартов, а потом, если человеку суждено быть убитым, если такова судьба, то ему не дано предвидеть, кто окажется убийцей. Никогда, ни единого раза за все тридцать семь лет, что я прожил среди жестокого и вспыльчивого народа, не испугался я блеска клинка. Но здесь, в родной Англии, в собственной постели, это не продлится долго, ночные кошмары составляют лишь часть того, с чем мне теперь приходится мириться, надеюсь, когда я поправлюсь, они прекратятся, лучше о них сейчас не думать. Ко мне приближается мать, с зазывным видом распахивая платье. Мужчины и женщины, усевшись в кружок, самозабвенно лакомятся трупами, чавкая и выплевывая кусочки костей, белые, как пемза, которую я собирал на вулкане. И раздувшийся утопленник в воде, и беременная женщина на виселице. Во сне меня волокут на виселицу, это крайне неприятно, я же им объяснял, что не могу ходить; а то еще меня, беспомощно лежащего в постели, окружают бандиты с ножами. Теперь часто снится, что меня вот-вот убьют. Обычно, когда я просыпаюсь, то могу отогнать эти видения, хотя они некоторое время еще живут со мной в реальном мире, правда, если нужно, я могу потянуть шнур тонка и вызвать старого Гаэтано, чтобы он посидел со мной, пока я снова не засну. А как-то раз, по-моему, позавчера вечером, я услышал собственный крик, боюсь, он прозвучал очень жалобно, и моя жена с циклопом вошли в комнату и стали спрашивать, не болит ли у меня что. Нет, это не боль, ответил я. Это только сон, но я поражен, до чего он правдоподобен.
Не хочу о нем думать. Предпочитаю, всегда предпочитал, думать о приятном, о том, что было в моей жизни хорошего, и такого я могу вспомнить немало. Прежде всего, хорошее здоровье. За все годы в Неаполе я почти ни разу не болел. Эпизодическое расстройство желудка, ничего больше. Мой почтенный доктор нередко отмечал, что у меня сильная конституция и крепкие нервы. Прекрасный человек, Цирилло. Я так любил слушать его рассказы о последних открытиях науки о живых существах. Мне нужно было заботиться лишь о том, чтобы сохранить данное природой здоровье, воздерживаться от излишеств в еде и питье и особенно избегать острых блюд, от них густеют, делаются вязкими и вялыми телесные соки и сужаются каналы, по которым эти соки циркулируют. И еще, умеренно, но постоянно стимулировать животные функции организма посредством верховой езды, плавания, хождения на гору и других видов упражнений. Физическая активность неизменно помогала мне восстановить душевное равновесие. А если, будучи дома, я испытывал упадок духа, было достаточно взять книгу, или скрипку, или виолончель, и я вновь оживал. Меня нетрудно было приободрить. Природа наградила меня ровным темпераментом. А с возрастом я сделался флегматичным. Ничто меня не тревожит. Едва ли я причиняю много беспокойства тем, кто сейчас обо мне заботится. Хорошо бы они догадались позвать Саймона побрить меня, а то лицо будто деревянное. Мне всегда везло. Меня окружала красота. Я окружал себя красотой. Каждое увлечение – новый кратер старого вулкана. Войти в лавку, или в аукционный зал, или в святилище собрата-коллекционера – и испытать удивление. Но не показывать его. Это могло бы принадлежать мне. Когда одна страсть начинает остывать, необходимо заменить ее другой, ибо главное в искусстве сносно прожить жизнь – постоянно чем-то увлекаться. Пусть король в своих занятиях, за исключением, пожалуй, бильярда и рыбалки, бывал неуемен, да и как человек он был в высшей степени отвратителен, и ему не доставало ума и интуиции, я все-таки предпочитал его общество обществу образованной королевы. Женщины, по моим наблюдениям, часто бывают недовольны. По-моему, большинству из них скучно жить. Мне никогда не скучно, если есть увлечение, о котором можно думать, которое можно с кем-то разделить. Я всегда с уважением относился к любой страсти, кроме религиозной, и, когда мы были в Вене, я с удовольствием удил рыбу в Дунае. Катерина все надеялась, что я стану верующим человеком, но это противоречит моей природе, я скептик. Не стану отрицать, иллюзии необходимы, они поддерживают человека в жизни, но печальные и кислые христианские сказочки лишены для меня всякого очарования. Но я не стану возмущаться. Как сухо во рту. Первый принцип науки быть счастливым – не поддаваться ни возмущению, ни жалости к себе. Ни воде. Вода. Как хочется пить.
Они меня не слышат. Пожатие руки. Но страсть непостоянна. Венера не умеет хранить верность. Да и я не Марс. Но я не стал мстить. Я не продал мою Венеру. Сохранил верность вопреки самому себе, ведь я пытался продать ее. Но никогда ни одну картину не любил я так, как любил моего Корреджо. Странно, что Чарльза нет в комнате, это нехорошо, ведь я его не забыл, я сделал его своим наследником. Я знаю, он расстраивается, потому что у меня теперь мало денег. Чарльз ожидал большего. Не повезло. Для Чарльза не нашлось Венеры. Он любит свои драгоценные камни, и скарабеев, и всякие оправы. И он постарел. Думаю, он мне завидовал. Прежде всего, я умел быть счастливым. Удовлетворяя свои потребности, я в то же время приносил пользу другим. Я никогда не переоценивал своих возможностей. Бывает в жизни и более высокое предназначение, но я считаю, что находить красоту и разделять ее с другими – тоже вполне достойное занятие. Искусство должно быть не только предметом бесплодного восхищения. Это я сказал. Произведение искусства должно вдохновлять лучших художников и мастеров своего времени. Именно я привез в Англию вазу, которую Веджвуд теперь выпускает в таких количествах. Пышка-глупышка. А это кто сказал? Прожив с мое, неизбежно начнешь все путать, но я сейчас очень постараюсь вспомнить все правильно. Неудивительно, что многое приходит на ум одновременно, жизнь была такая длинная. Но мне не нужно этого касаться, что-то с этим делать. Руки и ноги такие тяжелые, и не знаю, не понимаю, что с моей спиной. Тело сейчас тяжелее самого тяжелого багажа, в путешествии это всегда такая обуза. Что-то давит на меня. Все подступило так близко. После землетрясения, после смерти Катерины, ребенок несколько недель пролежал под домом. Интересно, понимала ли она, что ее могут спасти, или думала, что похоронена заживо. Тот ребенок, девочка, у нее кулачок был прижат к лицу, и ее извлекли из-под завала с дырой в щеке. Мужчинам трудно признать бесповоротность катастрофы. В своем эссе Пагано назвал землетрясение в Калабрии символом распада общества и возвращения его к примитивному равенству. Не вспомню сейчас, из чего он вывел такое нелепое заключение. Он был очень умный, этот Пагано. Только с ним что-то случилось, не помню, что именно. Я заметил, что писатели способны из чего угодно вывести урок или предостережение или посчитать это возмездием, но, по моему мнению, разумный человек, почему голоса стали тише, надеюсь, они не оставят меня, когда у меня так сухо во рту, и язык так онемел, по моему мнению, разумный человек должен спокойно следить за развитием событий, выдержанно и отчужденно. Даже под такой тяжестью. В случае катастрофы человек должен попытаться спастись сам и спасти других. Почтенный римлянин Плиний Старший счел себя обязанным сделать нечто для спасения пострадавших. Его воспитали как джентльмена. Но есть и такие, кто сам учится достойно себя вести. В новое время, до которого я дожил, это вполне обычное явление, когда одаренные люди поднимаются из самых низов. Люди самого подлого происхождения превосходят самих себя. Когда опять началось извержение Везувия, Толо бросился на корабль и спас короля с королевой и отвез всех нас в Палермо. Но он потерял вазы. Случился шторм, и они отправились на дно. У меня такое впечатление, что я не в силах рассуждать с присущей мне ясностью и трезвостью мысли. Голоса: bella cosa е l'acqua fresca.
[27]
