— Что вы себе позволяете?! — вскипел он. — Я буду жаловаться прокурору!
После чего получил целый град ударов и выронил свой шикарный чемодан. Тот упал на асфальт и раскрылся. Расхититель попытался было нагнуться, чтобы собрать рассыпавшиеся вещи, но от очередного пинка буквально пролетел по воздуху несколько метров. Надзиратели ногами отфутболили чемодан вместе с содержимым в угол двора, в кучу грязи, и продолжили разгрузку живого товара.
Бешенство собак соперничало с бешенством людей. Лешка бегом миновал горячий коридор, не обращая внимания на тычки и затрещины. Внутри здания тоже ждали надзиратели, но поспокойнее, и стояли они пореже. Вертухаи рассовывали вновь прибывших по боксам — клетушкам метр на метр. Ляха втолкнули в одну из них. Кроме него тут уже было напихано человек пять.
Еще только попав в коридор, Лях ощутил запах. Особый сладковатый, тошнотворный запах помещения, в котором множество людей, скученных на небольшой площади, спит, принимает пищу, оправляется. Живет и умирает. Запах тюрьмы.
Когда за спиной Лешки захлопнулась железная дверь бокса, ближайший к нему заключенный с хитрой рожей поприветствовал его:
— Вот ты и дома.
Из бокса Лешку вскоре выдернули. Начались унизительные стандартные процедуры. Своего рода инвентаризация. Видимо так же обращались когда-то с рабами. Щупали мышцы, заглядывали в рот…
Лешке для начала заглянули совсем в другое место.
— Снимите трусы, наклонитесь и раздвиньте ягодицы, — предложила усталая и привыкшая ко всему женщина-врач.
Лешка сделал как просили.
— Ну как, что-нибудь видно? — с беспокойством спросил он докторшу.
Та на приколы уже давно не реагировала.
— Наденьте трусы, теперь приспустите спереди. Обнажите головку члена, — продолжала строгая докторша.
— Желание дамы — закон, — признался Лешка. — Только что о нас с вами подумают?
На Лешку завели дело, где перечислили все бывшие у него при аресте вещи и все его приметы: шрамы и родинки. Тут же у него сняли отпечатки пальцев, откатав их на "рояле".
Затем начался большой шмон. Здесь надо было снова раздеваться догола, приседать и раздвигать ягодицы, но уже с иной целью.
— Что я вам, телевизор, что ли? — проворчал Лешка. — А сразу, вместе с докторшей, не могли туда заглянуть? Я бы вам пошире раздвинул. Любуйтесь, если так нравится.
— Это кто такой умный? — поинтересовался у наблюдателя его напарник, тщательно прощупывая швы Лешкиных джинсов. — Имей в виду, умник, такие здесь долго не живут.
— А я тут до пенсии сидеть и не собираюсь. Мне звездочки выслуживать не надо.
Получив пинка, Лешка проследовал к парикмахеру. Здесь ухарь с машинкой лихо оболванивал прибывших "под ноль" одного за другим. Лешка, наученный Волохой, заартачился было:
— Я не осужденный, меня можно стричь только с моего согласия!
Цирюльник мигнул вертухаям и они мигом пристегнули Лешку к креслу наручниками.
— Это не стрижка, а санобработка, — объяснил парикмахер. — Когда в камере письмари тебя жрать начнут, вспомнишь меня и мне же спасибо скажешь.
— Кто? — не понял Лешка.
— Письмари — это вши. Не знал? Счастливый.
Наконец Лешку оставили в покое. Его привели в транзитную камеру сборки. Маленькое зарешеченное окошко пропускало мало света. На скамьях и двухъярусных шконках сидело человек двадцать заключенных. Здесь ему предстояло провести несколько дней.
Лешка ни с кем не разговаривал. если спрашивали, отвечал коротко, односложно. "Да-нет". От Волохи он знал, что в любой камере всегда найдутся "пушистые" уши, поэтому не доверял никому. На сборке Лешка также не засиделся. Буквально на следующий день, ближе к вечеру, контролер выкрикнул его фамилию и повел на хату. По дороге Лешку завели в подсобку, где навьючили необходимым скарбом: скрученным матрасом, подушкой и прочим причитающимся зеку добром.
Камера следственного изолятора была небольшой, но народу в ней набилось под завязку. Больше всего угнетала сладковатая вонь, пропитавшая, казалось, все уголки старой тюрьмы. Лешка вошел, поздоровался и остановился в ожидании. Призрак говорил, что к новичку на правильной хате должны подойти и объяснить местные порядки.
К нему и в самом деле направился жилистый долговязый парень. Предплечья его украшали наколки — на одной руке кинжал, роза и решетка, а на другой — голова тигра с оскаленной пастью. Сразу видно — крутой пацан, авторитетный.
Пацан подошел, оглядел Лешку и с ходу определил:
— Первоход? Сливочный? Треба прописать! Выбирай, что лучше — из параши хлебнуть или зуб камере подарить? А то у нас "вокзал" пустует. Шнырей не хватает хату прибрать.
И он кивнул на относительно свободное пространство под нижними шконками.
Лешка понял, что попал на неправильную хату. На такой случай Волоха его тоже инструктировал.
— Воровской сход решил — никаких прописок, — сообщил Лешка. — Ты что, не в курсах? Прописка только мусорам на руку.
Крутой ощерился.
— Что ты вякнул, сявка? Я Кошарь, правильный пацан! А ты меня с мусорами равняешь?
— Это не я, ты сам себя сравнял. А за беспредел перед людьми ответишь.
— Слышь, Кошарь, гляди, опять косяк упорешь. Кореец с крякушника поднимется, предъявит, — донеслось из угла.
— Какого хрена он мне предъявит? Я что, фраера небитого прописать не имею права? Я уже третий срок мотаю!
— Хоть и третий, а все дурак, — с угловой шконки поднялся тощий мужик, весь покрытый наколками. — У вас у всех, которые с малолетки поднялись, с этим делом перебор. Беспредельничаете. Раз новый пассажир на хату заехал, ты ему должен правила наши объяснить, место показать.
— А бутерброд с икрой ему пожевать не надо? Или туза подмыть? Тоже мне, нашел шестерку!
Кошарь протянул руку к Лешкиным джинсам.
— А ну-ка, фраерок, давай портками махнемся!
Лешка резко ударил его по руке. Кошарь молниеносно махнул другой рукой с зажатым в ней заточенным супинатором, вынутым из ботинка. Лешка еле успел увернуться.
Он легко мог бы подсечь нападавшего или сломать ему руку, но знал, что такие "мусорские" приемы у блатных не котируются. Поэтому ответил по-боксерски встречным правой в голову. От удара Кошарь залился кровью и отлетел к параше.
Со шконок послышался злой ропот и обозначилось движение. Кошарь, хоть и слыл беспредельщиком, но был свой, блатной. И давать его в обиду какому-то дерзкому залетному фраеру камера не собиралась. Лешка отступил в угол, понимая, что расклад сложился не в его пользу.
В разгар наступления в замке звякнул ключ. Дверь приоткрылась, пропуская крепкого невысокого человека с волевым умным лицом. Про Лешку тут же забыли, а пришедшего встретили радостными криками:
