— Зато блевать вчетвером не так скучно. Как бы я хотела вернуть назад те годы.
— Не ты одна… Твин, скажи мне, что произошло в туннелях? Почему Харо бросил тебя там?
Один звук этого имени заставил её содрогнуться.
— Давай потом. Не могу. Я правда очень-очень устала.
— Ну тогда отдыхай, я буду рядом.
Твин приподнялась, давая ему встать, а потом улеглась поудобнее. Лучше дождаться ночи, вот тогда-то она побеседует с Госпожой с глазу на глаз.
* * *
Дыхание Твин давно выровнялось, прерывистые всхлипы прекратились, а Керс всё сидел у стены. Спина онемела, ноги затекли, но он боялся даже шелохнуться — вдруг разбудит её. Бедняга и так с трудом успокоилась.
В тесной комнатушке не было видно ни зги, лишь смутные очертания оконца. Твин поселили в доме Севира, в единственной свободной спальне — на этом настоял Максиан, да и Керс особо не противился, к остальным ей пока нельзя. Правда, вторая койка здесь не поместится, а после сна на голом полу ломило бока и спину.
Придя к выводу, что пора бы соорудить себе какую-нибудь лежанку поудобнее, Керс, стараясь не шуметь, зажёг фитиль лампы и склонился над спящей подругой. На её шее алели глубокие борозды, под ногтями забилась кровь. С каким же остервенением Твин раздирала себе горло, с каким отчаянием звала Слая — столько боли ему ещё не доводилось видеть, а повидал её Керс немало. Самые глубокие и мучительные раны обычно невидимы глазу. Прежней Твин уже не будет, Слай был для неё всем, и как бы Керсу ни хотелось, он никогда не сможет заменить ей Семидесятого. Зато он может попытаться помочь ей отыскать хоть какой-нибудь смысл в жизни.
Осторожно поправив покрывало, он коснулся болезненно горячего лба подруги. Пожалуй, нужно заскочить к Аннике, у неё наверняка найдётся что-нибудь от жара. Керс бесшумно притворил за собой дверь и, ощутив спиной чей-то взгляд, обернулся. За столом, где обычно Севир собирал всех на очередной совет, одиноко сидел принцепс. Крутя пальцами кружку, он внимательно следил за каждым его движением. Керс вызывающе выгнул бровь: и вот чего этот хмырь так вылупился?
— Я слышал, как она кричала, — Максиан поднёс кружку к губам и, наморщив нос, неторопливо отпил. — Как она сейчас?
— Спит.
— Мне правда очень жаль. Если бы я мог, то не задумываясь поменялся бы местами с Семидесятым.
— А было бы неплохо! — Керс хмыкнул.
Максиан смерил его задумчивым взглядом:
— Ты ведь влюблён в неё, не так ли?
— Влюблён? — давно же Керс не слышал этого слова. Настолько давно, что сейчас оно казалось чужеродным, заимствованным из какого-то древнего, всеми забытого языка. Но даже если бы он хотел излить кому-то свои душевные волнения, то явно не этому слизняку. — О чём вы, господин принцепс? Осквернённым запрещено любить, как и носить имён, заводить семьи и распоряжаться собственной жизнью. Завидная участь досталась вашей дочери, правда?
Максиан ничего не ответил, продолжая угрюмо смотреть исподлобья.
— Хотите ещё что-то добавить? Нет? А раз уж вы взглядом убивать не научились, то, может, хватит на меня так пялиться? Поганки на мне пока не растут.
Принцепс оттолкнул пальцами кружку, будто она мешала ему думать, и потёр переносицу:
— Седой мёртв.
При других обстоятельствах эта новость стала бы для Керса настоящим ударом. Можно сказать, Седой заменил ему отца: научил читать, писать, вбивал в голову правильные вещи, порой даже силой. Наверное, он был единственным человеком в терсентуме, если ни во всём Легионе, который относился к осквернённым не как к товару. Ему не было плевать на судьбы своих подопечных, старик всегда старался помочь, подсказать, заступиться. Сколько раз он прикрывал задницы Четвёрке — не счесть. А теперь его не стало.
Толкнув дверь, Керс собрался покинуть дом: позже сопли, нужно раздобыть лекарство для Твин.
— Севир слёг, — похоже, дурными новостями Максиан запасся с лихвой.
— Очухается, не впервой, — бросил Керс, не оборачиваясь.
— Надеюсь, ты прав. А он ведь тебя своим преемником выбрал.
— Только меня забыл спросить.
— Потому что ты не готов, Сто Тридцать Шестой. Хотя я считаю, что ты вообще не годишься на эту роль. И если в тебе осталась хоть капля человеческого, то, прошу, уйди. Уйди из жизни Твин, из Исайлума, а лучше из Прибрежья. Ты опасен даже для самого себя, ты всех нас погубишь, и Твин в первую очередь.
Начинается! Ну хоть в лицо осмелился сказать, уже лучше, чем плести за спиной интриги.
— Наверное, я бы прислушался к вашему совету, господин Максиан, но есть одна проблема: я не человек, и никогда им не был, так что можете засунуть свои просьбы себе поглубже в… в куда поместится и, наконец, займитесь своими делами.
Не дожидаясь ответа, Керс вышел на крыльцо и задрал голову к небу. Такое чистое, без единого облачка. Когда-то в детстве он пытался сосчитать звёзды, но вскоре забросил это бесполезное занятие, а позже узнал от Седого, что их бесконечное множество, что солнце тоже звезда, и с какой-нибудь далёкой планеты оно выглядит такой же мерцающей точкой, различимой только в ночном небе.
«Брось, сейчас не время для этого, ты нужен Твин», — опомнившись, он отправился к дому лекарки. Анника открыла сразу, молча выслушала, понимающе кивнула и, пошарив по забитым склянками полкам, протянула несколько пузырьков:
— Это шиповник с липовым цветом — собьёт жар. Смешай его с кипятком и дай настояться недолго. А это мазь из арники, притупит боль. Только обязательно вместе с этим, — она указала на длинную колбу с мутным содержимым. — Завтра зайди, ещё дам.
По дороге назад Керс решил заскочить в свой прежний дом. Некоторые собратья ещё не спали, обсуждая последние новости. За столом развалился Триста Шестой, и араком от него несло так, что глаза заслезились. Поприветствовав желторотиков, Керс заглянул в огромную кружку в руках друга:
— Морда не треснет?
— Слыхал, Седой помер? — здоровяк шмыгнул носом.
— Слыхал.
— Как там Твин?
— Сам-то как думаешь? — Керс выдернул кружку из его рук и отхлебнул арака. Какая же всё-таки дрянь это уруттанское пойло!
— Да уж… Знаешь, а Шустрый ведь тогда не погиб, — Триста Шестой обхватил голову руками. — Казнили его, брат, на Площади Позора, представляешь? У свободных целая площадь для позорной смерти… Для осквернённых места не нашлось, а вот для позора — пожалуйста. И других тоже казнили. А мы сбежали, что щенки трусливые.
Может, и как трусливые щенки, но что бы изменилось, если бы все полегли в замке или у Материнской Скорби? Проклятая ночь и так забрала многих собратьев. Им бы всем жить да жить, вот только Госпоже плевать, молод ты или стар, плевать ей, ждут ли тебя где-то, нужен ли ты кому-то. Она всё равно берёт причитающееся, и как знать, может, завтра она заберёт и его самого или Твин, а, может, всех сразу. Так стоит ли лишний раз вспоминать об этой бессердечной суке?
