Ему было невыносимо душно даже в тени, под эстакадой огромного аэропорта, и хотелось скорее загрузиться в кондиционированный салон автомобиля.
– Женюшка, я уже в машине. Да, встретили. Да, все отлично, – позвонил он жене, едва разместившись на заднем сиденье.
«Мерседес» вырулил на автобан и набрал скорость.
* * *
Здания клиники должны были поражать современной архитектурой, но Григорию было не до того. Словно из-под воды, он вполуха слушал переводчика, беседуя с врачом, полноватым и слишком, как ему показалось, молодым для своей репутации. Обследование… Анализы… Почему снова? Ведь он все это сделал в Москве? Оказывается, немцы не только педанты, но и перестраховщики. Да ладно, черт с вами!
Он подписал кучу бумаг, веером разложенных на столе, оставляя на каждой размашистую подпись: «Г. Стрельников». Формальности казались сейчас нелепыми. Если умрет, то претензии предъявлять никто не будет. В брачном контракте с Женей ее полномочия, как супруги, были безжалостно кастрированы юристом и ею самой – так она хотела показать всему миру, насколько равнодушна к статусу своего мужа. «Гриш, плевала я на твое добро! Мне ты нужен!» А Стас? Этот только рад будет, если папочка «ласты склеит», по его же выражению. Парень шел вразнос, и Григорий уже устал бороться с этой бедой.
* * *
На третий день пребывания в клинике ему совсем поплохело. Врачи и медсестры, исключительно вежливые, но по-деловому отстраненные, старались сохранять видимость спокойствия, но получалось это не всегда. Да и к чему были их актерские потуги, если Григорий едва дышал, несмотря на пластиковую маску респиратора на лице? Он и сам прекрасно понимал, что может не дотянуть даже до операционного стола. То просыпаясь, то проваливаясь в забытье, он желал уже только одного – чтобы все поскорее закончилось.
Но немцы сдаваться не собирались, и к ночи ему полегчало настолько, что он смог заснуть спокойно.
* * *
Он стоит в управе, собираясь устраиваться на работу. Сидеть без дела оказалось невыносимо. Со времени Зоиной свадьбы, на которую он, от греха подальше, не пошел, прошло две недели, а они так еще и не виделись. Солнышко ласково лижет деревянный пол перед закрытой дверью отдела кадров, и Гришка нетерпеливо корябает доску носком ботинка, когда в коридоре появляется Зоя.
Она расцвела, повзрослела и похорошела. У Гришки даже дух перехватывает, когда он наталкивается на нее взглядом. С огромным трудом подавив желание броситься навстречу, он продолжает подпирать спиной простенок между окнами, но глаз так и не отводит.
– Гриша! – радостно восклицает Зоя.
Григория аж подбрасывает от звука ее голоса.
– А я все думала – зайдешь… – Она останавливается рядом, как будто ничего особенного и не произошло.
– А я думал, ты меня дождешься, – резко отвечает Григорий. Получается грубо. Его корежит от боли и обиды, а сердце лупит так, что Зоя должна слышать этот грохот.
Она удивленно смотрит ему прямо в глаза:
– Но я же тебе писала… Я же извинилась…
– Да что ты? – еще более грубо спрашивает он. – Что-то я никаких извинений не получал.
– Как же? – Зоя совсем теряется. – Я написала еще осенью, что встретила Сеню и полюбила. Я не умею обманывать, Гриша. Так случилось…
Она почти плачет – глаза увлажняются и становятся еще красивее.
Гришка сцепляет зубы и бормочет сквозь них:
– Не получал я такого письма. Ишь, честная какая. Меня любила, пока я рядом был, а как ушел родине долг отдавать, так другого полюбила, значит?
– Гриш, – Зоя уже шепчет, – я думала, что люблю. Я же не знала, как это бывает… И про письмо – не знала… Прости меня, пожалуйста!
– Уйди! Ненавижу! – шипит Гришка и выметается из управы сам, первый.
Ярость и обида рвут душу в клочья. Но его пугает другое: то, что единственным желанием остается прикоснуться к ее мягким розовым губам – и гори оно все огнем!
* * *
Григорий проснулся со стоном – отголоском того стона, что разбил ему сердце давным-давно, в другой жизни.
Весь день, пока его, отрешенного и почти безучастного, зачем-то снова обследовали и кололи, он вспоминал то, что казалось ему надежно забытым. Вычеркнутым из жизни. Похороненным. Почему старая любовь напомнила о себе именно сейчас? Не потому ли, что сердце наконец ожило и отдалось новой? Он не знал.
* * *
Надежда на то, что Зоя с мужем уедут к нему в город (с глаз долой – из сердца вон), не оправдалась. Семен устроился в совхоз мотористом и жил в доме тещи. Гришка страдал, но страдать тихо у него не получалось. Натурой он был деятельной, из армии пришел с наградой, так что парторг скоренько подхватил его под свое крыло.
– Будешь у нас комсомолом командовать! – заявил он.
– Так меня же не выбирали, – попробовал отмежеваться Григорий.
– Выберут, – подмигнул парторг. – А срок придет, в партию вступишь. Мы, Григорий, с тобой на переднем фронте! Комсомол и партия – самые главные движущие силы в жизни страны. Собрание на следующей неделе, будь готов.
– Всегда готов, – по-пионерски ответил Гришка, не зная, радоваться ему такому доверию или печалиться.
Печалиться оказалось некогда. Коллектив молочного хозяйства был в основном молодой, так что комсомольцев в Малинниках было, почитай, каждый второй взрослый, а партийных, кто еще на пенсию не вышел, – втрое меньше. И Гришка с головой погрузился в работу. Поселковые девчонки дружно сохли по нему, и комсорг – пропадать, так с музыкой! – ни в чем себе не отказывал, но сердце упрямо твердило только одно имя: Зоя. Аж заходилось, проклятое, стоило ей на горизонте мелькнуть… Не смог Григорий ее возненавидеть, как ни старался. И разлюбить не смог. Вся ненависть и вина достались на долю Семена Зимчука. Его комсорг на дух не переносил, но приходилось держать себя в руках, должность спасала от необдуманных поступков. Но спасти его от греха так и не смогла.
Зоя сама пришла к нему однажды на прием. К тому времени у комсорга уже появился свой кабинет в управе – клетушка, увешанная стендами с агитацией. Григорий, не ожидавший остаться с Зоей один на один в тесной комнате, сгреб в кулак отчетную ведомость, да так и замер.
– Гриша, я по личному делу, – выдавила она, опустила глаза и покраснела.
Сумасшедшая надежда взметнулась в сердце Гришки, толкнув в лицо всю кровь, которая была в организме, аж глаза заслезились. «Пьет? Бьет? Развод?» – заметались в голове предположения одно нелепее другого. Ничего подобного за Семеном Зинчуком не водилось. В других обстоятельствах комсорг даже счел бы его своим парнем.
– Что? – протолкнул сквозь сжавшееся горло Гришка.
– Я не знаю, как сказать…
Она посмотрела ему в лицо. Серые глаза были чисты и безмятежны.
– Сеня детей очень хочет. Мы третий год стараемся, и – ничего. У врачей были. Я в город ездила – все нормально.
