Она выла, извивалась и ерзала под ним, пыталась укусить за лицо. Пару раз ударив, одной рукой он прижал к полу ее руки, закинув их за голову, другой – немного придавил тощую шею, чтобы ограничить доступ кислорода и пригасить невероятно буйный темперамент. Она конвульсивно задергалась под ним, что-то хрипя.
– Да-вай, да-вай, милая! Я догоню… – задыхаясь, выпалил Глеб.
Выпитое сделало процесс почти бесконечным. Наконец он закончил, охнул, тяжело навалился на распростертую под ним Веронику, расслабившись и рефлекторно подергиваясь. Она не пошевелилась. Не издала ни стона, ни всхлипа.
– Ну, – пьяно и удовлетворенно прошептал Глеб, – угомонилась?
Она не ответила. На него накатила добродушная лень.
– Ладно, не злись. Вставай. Пойдем выпьем.
Вероника не пошевелилась, не свела ноги, не одернула мерцающее во мраке платье.
– Э! – еще не осознавая беды, толкнул ее Глеб. – Ты чего?
Тело покачнулось и замерло. Мгновенно протрезвев, он приложил к тонкой шее пальцы. Частый пульс бился только в них. Вероника была мертва.
Скорее машинально, чем осознанно, Глеб вскочил и нашарил у входа выключатель. Под потолком замигала длинная лампа, осветив неподвижное тело на полу. Он так и застыл у двери, одной рукой придерживая спущенные джинсы. Лицо Вероники потемнело, а на шее, вывернутой набок, темнел след. След от его руки!
Глеб схватился за голову, шагнул, едва не упал, запутавшись в штанинах, неловко натянул их и сел рядом с девушкой на пол. Его затрясло. Взгляд, как у безумного, непрерывно кочевал от расслабленного неживого лица с заметным кровоподтеком на скуле – к верстаку, от верстака – к укрытой брезентом лодке, и обратно. Он посмотрел на часы. Было без пятнадцати девять вечера. Снова посмотрел на верстак. Напоролся взглядом на моток толстой веревки, свернутой в аккуратное кольцо и висевшей на железном крюке. Медленно поднял взгляд к потолочной балке. Слишком высоко… Сумасшедшая мысль о том, что можно закончить все и сразу, заставила его дернуться. Какого хрена? Глеб неловко поднялся и поковылял наружу, плотно прикрыв за собой дверь.
В доме было темно. Он нашел выключатель торшера – распахнутой кверху чашечки цветка на тонкой черной ноге, с лампочкой вместо пестика – и посмотрел на Стаса. Тот продолжал разгуливать в мире своих видений. Полуприкрытые глаза закатились, между губами хищно поблескивала белая эмаль зубов. Вздрогнув от отвращения, Глеб опрокинул бутылку с виски прямо в рот и выпил оставшееся, не ощутив вкуса.
К одиннадцати он решился вернуться в сарай. Открыл закладной запор на воротах с противоположной от входа стороны и с удивлением обнаружил спуск к реке, освещенной ярким лунным светом. Мысль сверкнула ярче серебристой дорожки на воде. Он похромал к лодке, убедился, что весла на месте и дырок в корпусе нет, сдернул с крюка моток веревки и свалил легкую лодку с деревянных подставок. «Там ее никогда не найдут! А если и найдут, то не скоро. Поди найди, когда уже сгниет или звери сожрут», – думал Глеб. Он больше не испытывал страха, а жалости к девчонке не было с самого начала. Она была всего лишь глупым препятствием на пути в горы.
Глеб не заметил, как с ее ноги слетела босоножка и упала в дыру между досками настила. Невысокая, девушка оказалась довольно тяжелой, к тому же безвольно обмякшее тело было невероятно трудно нести к лодке, пытаясь не сломать себе шею, провалившись в одну из широких щелей. Глеб тащил Нику, припадая на искалеченную ногу, и мстительно улыбался. «Будешь знать, как бить по больному месту!»
Когда Глеб уже был на противоположном берегу реки, выяснилось, что веревка, которую он прихватил из сарая, состоит из двух кусков, и оба они слишком короткие для того, чтобы вытянуть лодку из камышей. Не задумываясь, он связал самый простой и надежный узел, потянул за концы и ухмыльнулся. Эта – не оборвется в отличие от той, что однажды не выдержала его. Какая ирония!
Потом он связал запястья трупа и волоком оттащил его подальше от воды прямо по земле. Маленькой лопатой, найденной в сарае, наверняка было удобно копать червяков для рыбалки, но никак не могилу в темноте леса. Лезвие лопаты то и дело натыкалось на корни и камни, так что взмокший от усилий и окончательно протрезвевший Глеб плюнул и, свалив тело в неглубокую яму, просто присыпал его собранными на ощупь ветками и сухой листвой. Кому придет в голову искать девчонку в такой глуши?
Вернувшись в дом, он выхлебал обе банки дешевого и теплого пива и рухнул на диван, соседний с тем, на котором постанывал во сне Стас. Дело было сделано, и о нем следовало забыть. Чем раньше, тем лучше.
* * *
Того, что за ним придет полиция, Глеб не ожидал совершенно. Его тяготило не чувство вины и ожидание возмездия, а глупость совершенной в Малинниках ошибки, из-за которой, как ему казалось, все и пошло наперекосяк. Из-за проклятой деревенской дуры не осталось никаких надежд. К вечеру он снова напился и медленно сползал по спинке дивана, провожая глазами журнальный столик, уплывающий куда-то вбок вместе с опустевшей бутылкой и баночкой из-под шпрот.
Звонок давно не работал, а стука пьяный Глеб не услышал. Когда дверь с грохотом слетела с петель, он почти вскарабкался на недоступную вершину, залитый нестерпимо ярким солнечным светом, и весь мир распростерся у его ног там, внизу…
* * *
В квартиру Дима смог войти только после того, как Глеба проволокли мимо него оперативники. Голова задержанного безвольно моталась, он что-то невнятно мычал и вис на руках двоих крепких ребят из московского СК. В запущенном и пропитанном алкогольной вонью жилище Глеба Свиридова спокойно и без суеты работали следователи и криминалист.
Лейтенант держался в стороне, стараясь не мешать коллегам. Он оглядывал комнату с чувством брезгливого недоумения. Глеб, про которого он так много успел узнать за последние дни, и тот опустившийся до животного состояния парень, который убил Веронику Бойко, никак не желали совместиться в его сознании.
Во время обыска в квартире обнаружилась небольшая темно-синяя женская сумочка. Дима подошел к столу, на который выложили для описи ее содержимое. Рядом с дешевой расческой и тюбиком гигиенической помады лежали ключи от квартиры семьи Бойко – длинный ригельный с обшарпанной пластмассовой головкой и простой металлический от английского замка. К кольцу для брелока был пристегнут маленький замурзанный плюшевый медвежонок. В груди лейтенанта застыл воздух, раскаляясь от незнакомого и оттого пугающего чувства ненависти.
Стараясь взять себя в руки, Дима дождался, пока понятые подпишут протокол, и взял ключи, уже упакованные криминалистом в полиэтиленовый пакет для вещдоков. Серый игрушечный медвежонок грустно смотрел сквозь прозрачную пленку крохотными бусинками пластмассовых глаз. От этого неживого взгляда веяло укором. «Смотри, – словно говорил зверек, – моей хозяйки больше нет, а ее убийца ест, пьет и ничего с ним не случилось». «Это ненадолго!» – мысленно пообещал игрушке лейтенант, крепко сжав ключи в ладони. Со дня смерти Ники прошел ровно месяц, а ему казалось, что успела промелькнуть целая жизнь.
