ДжеширскийКот: «Надо отойти. До скорого».
Перед тем как раздается дзинь-дзинь последнего сообщения Кэти, я открываю письмо.
«Уважаемая мадам!
Пишу осведомиться, по-прежнему ли Вы нуждаетесь в переводчике с русского языка. Меня зовут Эван Герман, я второкурсник Кинского университета; моя специальность – русский язык и литература. В переводе чего Вы нуждаетесь?
Искренне Ваш,
Эван Герман».
У меня в груди загорается маленький огонек надежды. Перечитываю письмо еще раз и еще. Оно написано странно официальным языком, но сомнений в достоверности не вызывает. «Ответить». Пальцы застывают над клавиатурой.
«Дорогой Эван…»
Удаляю.
«Здравствуйте, Эван».
Так-то лучше.
«Сложно объяснить. Это старые дневники, написанные от руки, будто курсивом. Вы можете такое прочитать? Спасибо!»
Убираю последнее слово. Слишком обыденно.
«Всего доброго, Джесс».
Отправляю. К своему удивлению, тут же получаю ответ.
«Да, я умею читать написанное от руки. Вы согласны встретиться завтра в „Брюбейкерс” в два часа? Там можем обсудить оплату».
«Брюбейкерс» – кофейня на Центральной улице, недалеко от колледжа. Она нравится мне обшарпанностью и теплой атмосферой – потертый сосновый пол и такой же кожаный диван. Вроде достаточно безопасное место для встречи с незнакомцем из интернета.
Строгость ответа Эвана Германа, особенно обращение на «вы», почему-то меня смешит, а слова об оплате немного беспокоят, но с этим можно разобраться позже.
«Согласна, – беспечно пишу я. – До встречи завтра».
6
17 августа, 2007
Я сразу замечаю Эвана Германа. Он выглядит именно так, как я представляла человека, который спрашивает «согласны ли Вы»: худой парень с копной каштановых волос, торчащих во все стороны, будто он только что оторвал голову от подушки. Эван хоть и сидит, но сразу видно, что он высокий и – другого слова не подберешь – ботан. Сейчас лето, жара, а на нем до боли старомодная бежевая замшевая куртка, под ней – ярко-зеленая кофта. Он выглядит так, как стремятся выглядеть хипстеры, только без намека на моду.
Что меня удивляет, так это насколько Эван Герман симпатичен: полные губы, худощавое лицо и точеные скулы. Густые брови драматично приподняты вверх, что делает его похожим на озорного эльфа.
Эван занял столик на двоих в конце длинного и узкого кафе. Из фарфоровой кружки перед ним поднимаются завитки пара. Сам Эван склонился над книгой.
Я направляюсь к нему, большая сумка через плечо с тремя дневниками внутри похлопывает по бедру.
– Эван?
На меня смотрят серо-голубые глаза, сначала удивленные, потом смущенные.
– Джесс?
Я киваю.
– я думал, ты старше, – говорит он, явно разочарованный.
– А, ну, мне семнадцать? – Зачем вопросительная интонация? Почему неловко мне, хотя грубо себя ведет он? – Так что…
– Что ж… присаживайся.
Он закрывает книгу и отодвигает ее на край стола. «Братья Карамазовы» Достоевского. Внушительный томище.
– легкое чтиво, да? – шучу я.
Эван хмурится.
– Если можно назвать философскую книгу о проблемах веры и неверия легким чтивом, то да.
Ла-а-адно.
– Ну, спасибо, что согласился прийти на встречу.
Чувство юмора – это не то, что мне от него нужно, нужно только умение переводить с русского.
Он опускает взгляд на мою сумку на полу:
– Что-то для меня?
– Там дневники.
Я достаю из сумки три случайно выбранных дневника и кладу их между нами. Первый дневник – простой, в синем переплете, с потрепанными закругленными углами и красным корешком. Второй похож на него, только на обложке написано «Дневник». Третий – самый красивый, коричневый, с золотой каемкой и кожаной застежкой. я, разумеется, ни один из них не читала.
– Можно? – спрашивает Эван.
Я киваю, он берет коричневый дневник и вертит его в руках. У него пальцы пианиста, длинные и изящные, с коротко стриженными ногтями, – я когда-то мечтала, чтобы у меня были такие. Эван открывает дневник на случайной странице. У него за спиной шипит кофемашина.
Я внимательно изучаю лицо Эвана, пытаюсь понять, разобрал ли он что-то, но по его лицу совершенно ничего не ясно.
– Значит… ты можешь это прочесть? – наконец спрашиваю я.
Он не отвечает, продолжая сканировать текст. Может, зря я это затеяла? Эван не давал поводов в нем сомневаться, но брат Тайлера купил машину тоже на «Крейгслисте», а три недели спустя обнаружил, что ее топило, и пришлось менять всю обивку. Надо убедиться, что Эван и правда в силах сделать, что обещает, – перевести дневники.
– Может, прочтешь страничку-две вслух?
По его изогнутой брови мне кажется, что я его оскорбила. Он что-то говорит по-русски, я не понимаю.
– «Доверяй, но проверяй», – переводит он. – Это пословица.
– А-а, – говорю я.
Он прокашливается, склоняется над дневником и начинает читать.
Снова снег, но сильный ветер разогнал с неба тучи, лиса гонится…
Он хмурится, пытаясь либо вспомнить, как переводится следующее слово, либо разобрать почерк.
…за зайцами. Какое чудесное синее небо! Днем гуляли с Марией. Снег блестел на солнце как полотно бриллиантов, – так ярко, что было больно смотреть. Гуси разделяли наш восторг. Они много кричали, особенно тот, злой, что живет у мраморного моста. Он нас насмешил. Завтра катаемся на санках.
Сценка предстает передо мной раскраской, наполняясь цветами. Это красивая картина, и – на мой взгляд – весьма неплохо описанная. Эван перелистывает несколько страниц.
Утром был парад. Солдаты-новобранцы. Такие серьезные в красивой форме! Пили чай с тетей Ольгой. Сегодня вечером наш друг придет молиться. Завтра Пасха. Буду уплетать пасху и кулич, пока не лопну! Днем – поцелуи и яйца.
– Это православные традиции, – объясняет Эван. – яйца красят в красный с помощью луковой шелухи, три раза целуют в щеки.
Он снова перелистывает страницу и читает. Снова перелистывает. Он читает гладко, пропуская некоторые моменты в угоду более интересным, его голос меня завораживает.
– Этого достаточно? – наконец спрашивает он, едва заметно ухмыляясь.
Он доволен своим выступлением, да и я, собственно, тоже. И мне стыдно, что я в нем сомневалась. Мои щеки розовеют.
