– Пожалуйста! Объясняй мне все. Учи меня всему, что важно. Здесь столько нового для меня, а мне не хочется раздражать ни твоих родителей, ни тебя. Тем более вызывать ваше недовольство. Мне хочется, чтобы вы мною гордились.
Голди улыбнулась.
– Я не дам тебе сбиться с пути истинного. Мы будем везде появляться вместе. И я уверена – мы станем лучшими подругами.
Кузина обладала особым талантом – она знала, когда и что говорить, умела подбирать верные слова. В Бруклине у меня не было настоящих подруг. В магазине мистера Бёрда работала всего одна продавщица, и это была я. Матушка быстро прекращала любые отношения, которые я завязывала в районе, а все соседки в нашем пансионе были намного старше и, скорее, добрыми тетями, нежели подругами. А здесь красивая, энергичная Голди заверила меня, что мы станем лучшими подругами. И я, будучи настолько глупой, решила, что именно этого я желала больше всего прочего.
У подножия лестницы кузина остановилась, посмотрела на телефонный столик и нахмурилась.
– Где она, Ау? – воскликнула она, хотя дворецкого в поле нашего зрения не было. – Только не говори мне, что ее еще не принесли.
Словно по волшебству, из ниоткуда появился дворецкий. С газетой в руке. Молча передав ее Голди, он так же быстро исчез. Кузина в возбуждении раскрыла «Вестник Сан-Франциско»:
– Интересно, что он написал…
Ее ясные голубые глаза пробежали по странице, и улыбка на лице померкла.
– Тут о нас вообще не упоминается! Ни одной строчки, ни одного слова! Как такое может быть? Это же был прием. Здесь были все сливки города!
«Не все», – подумала я, вспомнив разочарование кузины из-за отсутствия таинственной, но явно важной миссис Хоффман.
Голди сунула газету мне:
– Может, я не вижу…
Окинув глазами страницу, я нашла заголовок колонки:
Новости светской жизни от Альфонса Бандерсмитча: Пятничным вечером Клуб почитателей котильона принимал десяток дебютантов в зале Ордена Кустарей.
Я бегло прочитала статью ниже:
До самой последней минуты работал не покладая рук популярный Строзински, подготавливая «наследниц волос» к пятничному ночному балу…
«Сплетням и скандалам (в частности, о городских политиках и иногородних гостях) не место в котильоне». Такое не раз пришлось повторить Неду Гринуэю…
Шампанское тоже почтило своим присутствием это мероприятие и сыграло немаловажную роль в манере декламации мисс Ханной Брукнер – «маленькой сиротки Энни». Особенно мисс Брукнер вдохновилась им на строфе «Гоблины вас сцапают, уволокут и схряпают, а потому вы слушайтесь и будьте начеку!».
Я прыснула со смеха.
– Что? – спросила Голди. – Я что-то пропустила? О нашем приеме там сказано?
– Нет, меня рассмешил этот абзац о «маленькой сиротке Энни». Она действительно декламировала этот стих на балу?
Кузина бросила на меня странный взгляд:
– Этот колумнист просто умничает. Поэтому его колонки самые лучшие.
– Ты хочешь сказать, что на самом деле этого не было?
– Да нет! Я уверена, что все так и было. Ханна придет в ярость, потому что он всем дал понять, что она напилась, а ее отец, без сомнения, затребует извинения. Мистер Бандерсмитч всегда подбирается слишком близко к непозволительному. Вот почему его все читают. Рано или поздно «Вестник» его уволит. Ну, а что про нас? Мы там где-нибудь упомянуты?
– В этой колонке ничего нет, Голди. Но ведь газета вчерашняя. Наверное, он просто не успел еще написать новую статью.
Кузина поразмыслила.
– Пожалуй, ты права, – согласилась она и поправила шляпу перед роскошным зеркалом в фойе. – Да, ты, конечно, права!
Мы подошли к ожидавшей нас карете. Я взобралась внутрь, а Голди велела кучеру отвезти нас в «Эмпориум». Мы тронулись, и мне впервые представилась реальная возможность рассмотреть город, которому предстояло стать моим домом.
Под натиском солнца утренний туман расползся по щелям. Накануне, когда я приехала, туман был слишком плотным, чтобы в нем можно было различить хоть что-то, кроме призрачных теней разных строений. Меня, конечно, поразило, что карета ехала не по разбитым ухабистым колеям, а по булыжным мостовым. Но даже узнав, какие особняки тут имелись, я затруднялась выбросить из головы яркие впечатления, почерпнутые из журналов, которыми обменивались женщины в пансионе. Из рассказов Брета Гарта о бивачных кострах и шахтерских городках.
С вершины холма мы быстро въехали в район деревянных построек с необычным декором. Вывески и витрины лавок пестрели китайскими письменами; женщины несли тюки и корзины с продуктами от лотков, сплошными рядами обрамлявших узкие улочки, на которых играли ребятишки и толклись мужчины с косичками, как у Ау, – все в башмаках на плоской подошве, темных туниках и шароварах, со шляпами на головах.
– Чайнатаун, – коротко пояснила мне Голди. Ничего подобного я раньше не видела, и любопытство подвигло меня дотошно разглядывать всех и все, но потом мне вспомнились слова кузины о тонгах. А Голди после паузы продолжила:
– Здесь абсолютно безопасно в дневное время, но ночью сюда лучше не заходить.
Так же быстро, как мы заехали в Чайнатаун, мы из него выехали. Деревянные лачуги сменились домами с эркерами и безвкусным, пряничным декором. Мы оказались в деловой части города. Провода, тянувшиеся от многочисленных телефонных и телеграфных столбов, нависали паутиной над тротуарами; многоголовые газовые фонари высились над грязными улицами, утопавшими в нечистотах и навозе, напоминая мне о доме. Толпы торговцев-разносчиков и телеги безмятежно игнорировали кареты, фургоны и автомобили, и люди чудом избегали несчастья, проносясь мимо по канатной дороге, устроенной посередине улицы. Мужчина с дюжиной мертвых кроликов и десятком птиц, подвешенных к его ремню, настырно призывал: «Дикие кролики! Утки! Закупайтесь у меня свежей дичью!»
Это был не Нью-Йорк, но и здесь ощущалась та же характерная городская пульсация, отражавшаяся от земли и отдававшаяся в моем сердце. Пульсация, порожденная громыханием железных ободов по брусчатке, лязгом фуникулеров, болтовней сбившихся в кучки людей, лаем бродячих собак, предупредительными возгласами велосипедистов, вилявших из стороны в сторону стремительнее мух, и настырными зазывными выкриками газетчиков. И все же имелось в этом городе нечто, мне совершенно незнакомое. И дело было не только в запахе моря, висевшем в воздухе вместо зеленой гнили маслянистых рек. И не в улицах – настолько крутых, что все замирали на полпути, чтобы перевести дух. Сан-Франциско поражал своей устремленностью к расширению и жаждой перемен. Он вызывал тревожное беспокойство и одновременно восхищал. И во мне тоже что-то всколыхнулось и забурлило. Быть может, трепет перед жизнью с нового листа?
Карета остановилась перед гигантским каменным зданием в стиле боз-ар, с огромным арочным входом и многочисленными окнами, стройными рядами рассекавшими фасад.
