Я попыталась понять, что ей нужно, но так и не смогла собраться с мыслями.
– Ты в моей кровати! Убирайся из моей кровати!
– Успокойся, Джоси, – откуда-то издалека послышался голос нянечки.
Но руки Джоси обвились вокруг моей шеи и начали душить. Все потуги их оторвать оказались тщетными – я была одурманена лекарством, а Джоси оказалась несравнимо сильнее. Я не могла издать ни звука. У меня не получалось ее оттолкнуть. Я лягалась ногами, молотила Джоси руками, но она, похоже, ничего не чувствовала. Я уже не могла дышать. Комната почернела.
И в это миг я услышала шлепок! А затем вскрик. Пальцы на моем горле разжались, и Джоси съежилась – нянечка стегала ее по голове и плечам кожаным ремнем.
– Простите, простите, я больше не буду, – заскулила Джоси, прикрываясь от ударов руками. – Простите меня!
Еще один удар пришелся ей ниже спины. Джоси взвизгнула и покатилась по полу, под бормотание остальных пациенток, скрючившихся в своих кроватях. Коста свистнула, и через пару минут в спальню с покорным видом вошли Гоулд и О’Рурк.
– Похоже, тебя снова под шланг, – вздохнула О’Рурк.
И на пару с Гоулд они подхватили Джоси с пола. Да-да, именно подхватили, словно она была невесомая, хотя мне не удалось ее оттолкнуть. Синяки на горле заныли.
– Всем спать! Быстро! – приказала Коста, пока они выносили хнычущую Джоси из комнаты.
Нет! Этого не могло происходить наяву! Обхватив себя руками, я попыталась унять дрожь. Меня здесь не было!
Но я не могла заставить себя в это поверить, и даже хлорал не помог бы мне найти выход, как избавиться от этого ночного кошмара.
Глава семнадцатая
Джоси принесли назад через несколько часов – насквозь промокшую и дрожавшую всем телом. Нянечки привязали ее ремнями к кровати, в которой она тихо причитала остаток ночи до неугомонного перезвона колоколов, раздавшегося в половине шестого – когда внешний мир еще утопал в миазмах темноты.
Я чувствовала слабость и отупение. Здесь, в приюте, рассвета не было. И вряд ли он когда-либо наступил…
Нас выдернули из постелей, с матрасов сорвали грязные простыни, чтобы мы не смогли снова заползти и спрятаться под ними, а потом выдали нам бесформенные серые платья, немногим отличавшиеся от ночных сорочек. К тому моменту я настолько привыкла к зловонию, что уже не могла понять, насколько дурно они пахли. Но запятнанное нижнее белье повергло меня в такой ужас, что я пялилась на него с отвращением до тех пор, пока нянечка, которую я еще не видела, а другие называли Финдли, не пожала плечами и не сказала:
– Доктору Мэдиссону это не понравится.
И крикнула другой нянечке, чтобы та сделала запись в моей карте. Я не могла допустить, чтобы доктор подумал обо мне плохо, и, заскрипев зубами, уступила. Потом вместе с остальными пациентками спустилась вниз – в комнату с длинными столами, которую уже успела увидеть по своем прибытии в приют. И столы, и скамьи, обступавшие их по бокам, были исцарапаны. Но на стенах висели картины в рамках с изображениями безмятежных ландшафтов и стоячей воды. Никто не говорил. Тишину прерывали лишь ложки, клацающие по мискам с комковатой, безвкусной овсянкой, и передвижение обитательниц приюта, впускаемых и выпускаемых из столовой.
В какой-то миг снова зазвонили колокола. И Гоулд, у которой помимо вытянутого, худого и бледного лица, оказались еще и липкие руки, повела меня на осмотр:
– Вас сегодня примет доктор Скоупс.
– Кто такой доктор Скоупс?
– Помощник главного, – ответила Гоулд и присоветовала: – Ему понравится, если ты будешь вести себя хорошо.
При мысли о новом докторе мое настроение приподнялось. Быть может, он меня выслушает и поймет? Гоулд завела меня в кабинет с диагностическим столом и почти пустым книжным шкафом. Доктор Скоупс оказался моложе доктора Мэдиссона – красивым, бородатым, с уставшими и участливыми голубыми глазами.
Пока он просматривал мое дело, я присела на край стола.
– Мэй Кимбл, – прочитал доктор, а затем спросил так, будто он этот вопрос задавал уже тысячи раз: – Вы можете рассказать мне, почему вы здесь, мисс Кимбл?
«Как именно должен говорить человек в здравом рассудке и памяти?» – пронеслось у меня в голове. Выпрямившись, я ответила ему четко и прямо:
– Причина, по которой меня сюда определили, – ложь, доктор Скоупс.
– Понятно, – глубоко вздохнул он.
«Значит, я ответила неправильно», – решила я и предприняла вторую попытку:
– Мой дядя считает меня сумасшедшей, но уверяю вас: дело не в этом. Меня незаслуженно обвинили в убийстве.
Доктор что-то записал.
– Мне досталось наследство. И я думаю, что дядя решил им завладеть.
– Какое отношение это имеет к убийству, мисс Кимбл?
– Тетя пыталась предостеречь меня. Я считаю, что дядя ее за это убил.
Я отвечала без промедления, усматривая в вопросах доктора интерес и свой шанс. Но выражение его лица не изменилось; он лишь положил открытую папку на стоявшую рядом конторку. Его руки скользнули по моему лицу, подбородку, коснулись синяков на горле над воротником. Когда я вздрогнула, доктор сказал:
– По словам няни Косты вы минувшей ночью подрались с одной пациенткой. Эти синяки – последствия этой драки?
– Я? Подралась?.. Все было не так. Джоси напала на меня!
– Почему?
– Она утверждала, что я заняла ее кровать.
– А почему вы лежали на ее кровати?
– Я не лежала на ее кровати. А если она была ее, то я этого не знала. Я заняла ту кровать, на которую мне указала миссис Донаган.
– Мне также известно, что еще раньше вечером вы ударили другую пациентку.
Я в замешательстве уставилась на доктора. А потом вспомнила девушку, цеплявшуюся за брошь на моем пальто.
– Она хотела оторвать брошь.
– По-вашему, бить за это правильно?
– Я… Я не успела подумать. Я была не в себе.
– Как и тогда, когда вы ложились в чужую кровать?
– Я не ложилась в чужую кровать.
– Как и тогда, когда ваши родные оказались вынуждены отправить вас из дома в приют?
– Вы не понимаете. Они оказались… Это все была ложь. Сплошная ложь! Я не притрагивалась к тете. Дядя хочет меня обокрасть. Если бы вы только выслушали меня…
– Мисс Кимбл, вы знаете, что говорите неправду. Ваш дядя заботится о вас. Он привез вас в Сан-Франциско, когда вам некуда было податься. Разве не так?
– Так, но…
– Даже невзирая на слухи об умопомешательстве в вашей семье. Ваша тетя тоже им страдала. И ваша мать, как я понимаю.
– Мама не была сумасшедшей, – возразила я. – Не знаю, почему все упорно это повторяют.
