Я не стала выяснять, кто погиб. Потому что работники приюта уже пришли в себя и гонялись за ничего не понимавшими пациентками, связывая их простынями, ремнями, смирительными рубашками и всеми пригодными для этого средствами, что попадались им на глаза.
Не обращая внимания на боль в порезанных ступнях и глубокую рану во лбу, я продолжала идти, пока не смешалась с людьми на улицах. Слава Богу, вместо серой робы сумасшедшей на мне была розовая ночная рубашка. И только нянечка или другая пациентка могли бы опознать во мне обитательницу приюта. Но я старалась не привлекать к себе внимание и лишь повторяла, как мантру: «Вы не смотрите на меня! Вы не замечаете меня! Меня для вас нет, я – невидимка».
Призрак. Дым, пыль и тень. Нечто нематериальное до того момента, как я решу снова материализоваться. И когда я это сделаю, я никому не позволю себя даже недооценивать.
Глава двадцать первая
Города, который я знала, больше не существовало. Лежавшую передо мной улицу избороздила паутина бежавших в разные стороны расщелин; тротуары с вывороченными плитами походили на казинаки. Рельсы погнулись. Повсюду валялись мертвые лошади, которых обрекли на гибель обвалившиеся стены или кирпичи. Перед домом, сместившимся со своего фундамента и врезавшегося в соседнее строение, горько плакала женщина. Обрушившаяся наружная стена другого здания превратила его в большой кукольный домик; внутри метался обезумевший мужчина, пытавшийся собрать осколки посуды. На пальмовых вайях во дворе висели кресло и вязаная шаль.
«Иди вперед! Не останавливайся!» Я низко склоняла голову при каждом любопытном взгляде, но люди были слишком потрясены, чтобы задаваться вопросом, кто я такая. «Да и вряд ли меня уже хватились в приюте, – успокоила я себя. – Они будут считать меня мертвой, пока не убедятся в отсутствии моего тела под руинами».
Теперь я была всего лишь одной из сотен других людей, оказавшихся в то утро на улице. Еще одной женщиной, пробудившейся от ночного кошмара в светлой ночной сорочке. Все мы были поражены, большинство полуодеты или причудливо одеты в то, что в спешке схватили руки. Мужчина в женской юбке пытался освободить кого-то из-под обломков. Другой был в ночной рубашке и тяжелых рабочих сапогах. Некоторые оставались в вечерних платьях и костюмах, говоривших о том, что они не ложились спать. И все в неверии взирали на царивший вокруг хаос. На улицы, ставшие в одночасье холмистыми, на вывороченную брусчатку, на блокированные завалами аллеи и здания, сложившиеся как спичечные домики, провалившиеся в расщелины или зиявшие пробоинами в помятых, как бумага, стенах. На окна без стекол, накренившиеся телеграфные столбы и электрические провода, болтавшиеся в воздухе или со змеиным шипением искрившиеся на земле. От церковного шпиля остался только металлический остов. Трава на склоне холма расползлась на зеленые лоскуты, как распоротое покрывало. Мои легкие и нос зудели от пыли, гари и запаха газа.
Люди в отчаянии бродили по руинам, отбрасывая в стороны кирпичи, камни и деревяшки. Унылую тишину только изредка прерывали крики о помощи, гулкие удары упавших предметов и хлопки газовых взрывов. Даже стоны и рыдания звучали на удивление тихо. «Мой муж погиб!» «Где моя дочь? Вы ее видели?» «Анна! Анна! Где ты?» Возможно, напуганные теперь тишиной, люди говорили быстро и отрывисто. Лошади нервно били копытами и ржали – тоже почему-то тихо. Сновавшие вокруг собаки постоянно принюхивались, фырчали и, внезапно задрожав всем телом, подскакивали. Крысы в замешательстве куда-то улепетывали.
Мне потребовалось много времени, чтобы проложить себе путь среди руин. Утро сменил день. Солнце безмятежно сияло. Время шло как ни в чем не бывало вперед. Кровь из раны на моем лбу стекала по щеке на запыленное плечо, но я почти не чувствовала боли. Я была счастлива. Да-да! Мне посчастливилось остаться в живых! Другим повезло меньше. Их мертвые тела лежали на улице, вытащенные уцелевшими людьми из-под руин. Из кучи обломков торчала посиневшая нога. Сидевший на груде кирпича мужчина оплакивал мертвую женщину, полупогребенную у его ног.
Не успела я отвернуть от него голову, как земля снова задрожала, а люди закричали. Я замерла на месте, сердце заколотилось. Земля под моими грязными и окровавленными ногами пугающе содрогалась. И уже почти не веря, что она когда-нибудь успокоится, я побрела дальше тихо, стараясь не тревожиться, но вздрагивая при каждом звуке и останавливаясь в ожидании последствий. Толчок, гул и опять затишье… Встряска и снова облегчение…
Я прошла мимо толпы, наблюдавшей за дымом, клубившимся над улицами ниже. «Пожар», – пришел к выводу седовласый мужчина. А я, вовсе того не желая, привлекла внимание другого, на телеге с провизией. Нахмурившись, он остановился:
– Вам нужно в больницу. Я вас подвезу.
Только в тот момент я заметила, что на телеге сидели люди. Все – раненые. На телеге я могла гораздо быстрее оказаться подальше от приюта. И я не стала возражать, хотя в больницу попадать не собиралась. Больница не годилась для того, чтобы спрятаться. Да и уцелела ли хоть одна из них в городе?
Я уселась позади, среди корзин с морковью и капустой, между другими ранеными. И лишь тогда я осознала, насколько пострадала. Подошвы моих ступней были исполосованы, все тело болело. Телега замедлила ход – улицы наводнили люди, бежавшие из города – с личными вещами, драгоценностями, чемоданами, саквояжами и даже картинами в рамах. Мужчины, заменившие в упряжи лошадей, тянули повозки со скарбом и детьми. Женщина с попугаем на плече несла птичью клетку с двумя котятами. Мальчик пытался лавировать между беженцами с хромолитографом на голове. Лица у всех были посеревшими, никто не говорил ни слова; никто не бежал, все шли тихим напряженным шагом. И у меня сложилось впечатление, что они тоже опасались реакции земли на любой свой неверный шаг.
Повсюду солдаты («Откуда они взялись так быстро?») руководили раскопками. Телега остановилась, и один из них покосился на нас.
– Им нужно в больницу, – сказал наш возница.
– Вам в «Павильон». Поторопитесь, – буркнул солдат.
«Павильон»? Нет, невозможно! Он не был больницей. Мы катались там с Голди на коньках. Там могли оказаться знакомые мне люди.
Но жизнь изменилась. В такой день никто не встал бы на коньки.
Вход в «Павильон» преграждал полицейский кордон: люди чуть не с боем пытались прорваться внутрь. Один из офицеров помог мене слезть с телеги и отвел к медсестре. В дороге мои ноги онемели и едва слушались меня. А офицер и медсестра действовали так быстро, что не оставили мне времени на возражения и слова благодарности человеку, который меня подвез. Он уехал, не услышав от меня заслуженного «Спасибо».
Огромное здание оказалось наводнено людьми – мужчинами, женщинами с младенцами на руках, хныкавшими детьми на своих ногах. Почти у самого входа стояли операционные столы; вокруг суетились врачи и медсестры, и ни один из них не пустовал. Мой взгляд упал на изувеченную женщину; ее держал за руки муж, а врач подносил к ее ноге костепилку. Не в силах вынести это зрелище, я отвернулась.
