В своей черной тетради я отыскал несколько выписок из книги Моно. Одна из них гласит: «Сегодня нам известно, что от бактерии до человека химические механизмы остаются по сути одними и теми же – как по структуре, так и по своим реакциям» (стр. 116). Насколько помню, в свое время эта мысль порадовала меня, поскольку в ней непомерно возгордившийся царь природы приравнивается к микроорганизму.
Потом книга Моно осталась лежать в парке, неподалеку от детской площадки, если, конечно, какой-нибудь прохожий не прихватил ее или не выкинул в урну.
Устав бегать, Пепа растягивается на песчаной дорожке рядом со мной. Я смотрю на нее. И не замечаю никаких признаков радости или волнения. Ее невозмутимость подсказывает мне, что черного пса поблизости нет.
Тут рядом со мной садится старик с палкой, в шерстяной шапке, которого я раньше иногда здесь видел. По каким-то звукам, похожим на ворчанье, я догадываюсь, что имел наглость опустить свой зад на привычную ему скамейку, а этот добрый человек, кажется, смотрит на нее как на свою собственность. Неожиданно он заговаривает, совершенно не смущаясь тем, что отвлекает меня от чтения. В эти дни в Верховном суде проходит процесс над лидерами каталонских сепаратистов, и старику нужно с кем-то отвести душу. Вне всякого сомнения, на роль слушателя он выбрал меня.
Правда, вскоре извинился, что не сдержал эмоций и накинулся на незнакомого человека. Он ведь понимает, что не должен был ко мне лезть, поскольку я читал книгу, но вся эта история, как он объяснил, выводит его из себя.
Старик, как и Хромой, полагает, что каталонский вопрос можно решить за пару дней, просто нужна твердая рука. Я смотрю на него. Я дал бы ему лет восемьдесят или даже восемьдесят пять, и мне кажется, что в выражении его лица, водянистом взгляде и старческих чертах вдруг проглядывает что-то детское.
Я хочу проверить, не из числа ли он национал-католиков, – и словно сую руку в нору, не зная, какой зверь прячется там внутри.
– Вам кажется, что решить проблему мог бы только новый генералиссимус?
Он засмеялся:
– Нет, что вы. Одного нам и так пришлось терпеть слишком долго.
Тогда я прошу объяснить, что он подразумевает под твердой рукой.
– Достаточно было бы порешительней применить уже существующий закон и отправить за решетку всю эту банду сепаратистов, которые хотят разрушить нашу страну.
– У вас есть внуки? – в лоб спрашиваю я.
– Какие там внуки! Моим дочкам дети не нужны. А старшей уже перевалило за сорок. Так что… Фамилии нашей конец.
– А как ваша фамилия?
– Эрнандес.
– Ну, вы скажете тоже – конец. В Испании тысячи Эрнандесов.
– Да, но фамилия Эрнандес, которую я получил от своих предков, перешла к моим дочерям – и на этом ей конец. Хотя их это мало волнует.
В первый раз я не прячусь от Агеды, а наоборот, хочу с ней встретиться, и она, как нарочно, не появляется.
Домой я иду, когда уже почти стемнело, и думаю о старике, озабоченном будущим нашей страны. Внуков у него нет, сам уже стоит одной ногой в могиле… Какая ему разница, разваливается Испания или позволяет себя развалить? Думаю, многим испанцам давно надо объяснить, что смерть означает конец всему.
6.
Однажды Агеда возвращалась с работы к себе на улицу Орталеса. С лестничной площадки она услышала, что в квартире громко говорит телевизор, но это ее не удивило, так как мать была глуховата. Агеда нашла ее мертвой в кресле – с опущенной на грудь головой. По словам Агеды, она, скорее всего, умерла мгновенно, без агонии, что отчасти помогло дочери легче перенести потерю. Это случилось в тот год, когда родился Никита.
Агеда знает, что моя мама скончалась в минувшем январе. Дело в том, что они с Хромым иногда сталкиваются на улице. Выяснять подробности их встреч я не захотел. У Агеды, по ее словам, остались «чудесные воспоминания» о моей маме. Чудесные? По-моему, в большинстве случаев определение «чудесный» звучит преувеличением, но, пожалуй, Агеда использовала его совершенно искренне. Когда она это сказала, у нее и вправду слегка увлажнились глаза.
Со временем я узнал, что после нашего разрыва Агеда пару раз навестила маму, а однажды они даже сходили в кафе, чтобы поговорить о чем-то своем.
Мама никогда мне об этом не рассказывала.
Отвечая на мой вопрос, Агеда коротко описала, где ей довелось работать. В середине девяностых она получила хорошее место помощника по административным вопросам в адвокатской конторе. Работа ей нравилась, но куда меньше нравилась атмосфера, царившая в офисе. Контора не пережила кризиса 2008 года, хотя из-за разногласий между хозяевами дела там и раньше шли неважно. С тех пор Агеда жила на пособие по безработице и перебивалась случайными заработками. Она бралась за все что угодно, но так ни на чем надолго и не остановилась. Из перечисленных ею занятий я запомнил службу в художественной галерее и должность дежурного администратора в гостинице в Фуэнлабраде. Сейчас, если у нее возникает такое желание, она дает уроки английского. Но не всегда берет за них плату. Почему? Потому что у нее просто сердце разрывается, когда она видит, как тяжело живут некоторые семьи. Работа ей нужна скорее для того, чтобы иметь повод утром вставать с постели и чем-то заполнить день. Не из-за денег, нет. Она ведь живет одна, без семейных обязанностей и серьезных расходов, поэтому имеющихся накоплений ей должно хватить до старости.
– Если честно, богатой меня назвать нельзя. Но и того, что есть, мне более чем достаточно.
Как объяснила Агеда, примерно пару лет назад она удачно продала состоятельным венесуэльским иммигрантам квартиру на улице Орталеса. Такое решение она приняла по совету своей тетки Кармен, которая хотела, чтобы Агеда перебралась жить к ней, а за это тетка пообещала завещать ей собственную квартиру. Кармен была сестрой отца Агеды, восьмидесятилетней бездетной вдовой и жила в районе Ла-Элипа, где теперь Агеда и обитает. Она не сказала, на какой именно улице, а я не спросил. После смерти Кармен племянница стала единственной ее наследницей, и, судя по всему, наследство оказалось немалым.
– Когда есть настроение, я берусь за какую-нибудь работу, но главным образом чтобы развеять скуку.
Я не услышал от нее ни одной жалобы, ни одного упрека за те полчаса, что мы с ней проговорили.
Прощаясь, она вдруг призналась, что уже собиралась уходить, решив, что в эту среду я на рынок не приду. А я по чистой случайности вошел туда не с площади Сан-Кайетано, а с улицы Эрасо. И, сделав покупки, собирался выйти тем же путем, но вспомнил, что надо взять денег в банкомате, то есть спуститься до поворота на улицу Аскона, поэтому и двинулся в сторону площади. Там стояла Агеда в своем потертом плаще и под черным мужским зонтом. Толстый пес сидел рядом.
7.
Я с удивлением обнаружил, что до Агеды дошли многие подробности моей прошлой жизни. Думаю, от Хромого.
– Скоро будет одиннадцать лет, как мы с моей бывшей развелись.
