Восточный ветер бушевал, раздувая огонь в центральном ущелье до восемнадцати метров. Тлеющие угли летели через лужайку над домом Керри. Пепел покрыл его руки. Керри посмотрел на свое отражение в стеклянных дверях. Пепельные хлопья припорошили волосы и плечи, и казалось, что за стеклом стоит его состарившаяся версия – Джим, седой от времени. Он усмехнулся, представив, как ветер, перемешанный с пылью, уносит его вдаль. Он спокоен, он владеет собой, он бесстрастный, почти как буддист. Смерть, где твое жало после работы над ролью Мао, глубокого погружения в исторически сомнительные, но все же ужасающие документальные фильмы? Более того, Керри пережил извержение Везувия.
Увы, все не так.
От безмятежности не осталось и следа, когда из огненной тучи выскочила пума и, обнажив клыки, пятиметровыми прыжками устремилась к Керри. Внутренняя гармония растворилась в крике. Оскалив пасти, Иофиилы бросились на защиту, сплелись в клубок из когтей и мускулов, как вдруг огненный смерч вырвался из гигантского русского дома и двинулся к особняку «Колибри».
– Шув! – крикнул Керри.
Собаки не реагировали.
– Шув! – повторил он, но ротвейлеры не слышали, сомкнув на шее пумы стальные челюсти.
Даже предсмертные конвульсии большой кошки не заставили их ослабить хватку.
В отчаянии Керри отдал единственную команду, способную перепрограммировать инстинкты:
– Ахава!
«Любовь» на иврите.
Сработало.
В животных, как и в человеке, закодирована память о материнской любви.
Иофиилы бросили раненую кошку и помчались к большому дому, но огненный смерч набирал скорость. Он догнал их на полпути.
Керри забежал внутрь. Первая мысль о себе, вторая – о своей уникальной коллекции. Его «Пикассо», одна из картин гитарной серии, культовая работа кубизма, представленная на Арсенальной выставке в 1915 году. И «Вспышка в Неаполе» Баскии. Великолепный «Аллиум» Хокни.
«Нужно спасти состояние», – пронеслось в голове, и оговорка по Фрейду удивила и даже шокировала Керри.
Состояние? Неужели это то, ради чего он работал? Керри подправил мысль, наделив ее более благородной мотивацией: нужно спасти культурное достояние.
Но сам себе не поверил. Первый вариант звучал убедительнее.
Домашняя студия включила «Похоронный марш Зигфрида» из «Гибели богов». Таким образом система безопасности, чувствуя, как плавятся ее пластиковые детали, решила попрощаться. Медные духовые и струнные набирали мощь, и Керри вспомнил про свое сокровище, ценность которого превышала все остальное: трость Чарли Чаплина, которую он приобрел на аукционе в 1995 году, получив гонорар за «Бэтмена навсегда».
Трость стала его талисманом, доказательством, что он наконец-то пробился, грела ему душу.
Чаплин был для Керри намного больше, чем ярким впечатлением, он был его учителем. Он показал, что любую обыденность – поцелуй или булочки – можно преобразить, наполнить волшебством. Чарли Чаплин умел превращать гусениц в бабочек. Он не бежал от правды, а показывал жизнь такой, как она есть, высмеивал ее. Он катался на роликах с завязанными глазами по пустоте, как планета, которая кружит над черной дырой. Он снял фильм про рабочего на заводе, которого засосал станок, пропустил через винтики и шестеренки, он критиковал эпоху, которая превращала людей в вещи. Чарли Чаплин сражался с жестоким миром… чем? Не шпагой, не пистолетом. Тростью. Изящная жестикуляция, жезл маэстро. И в этот момент Джим Керри хотел спасти только ее, трость Чаплина, – пусть простят Хокни, Пикассо или Баския.
Керри вбежал в гостиную, не обращая внимания на обжигающий зной, схватил хрупкий предмет с люцитовой подставки, прижал к груди и направился к выходу. В этот же момент самая высокая плачущая ива со страшным грохотом проломила крышу. Опорные балки рухнули, и Джим Керри застрял в ловушке между опрокинутым стеклянным столом и гнездом из горящих ветвей.
Он крепко прижимал к себе трость. Он еще верил в то, что выберется, выползет к своему джипу, надежно припаркованному на улице. Пламя разгоралось. Центральная система кондиционирования, настроенная на поддержание внутренней температуры в двадцать градусов, включила генератор и послала последний поток воздуха, превратив разрушенный дом в настоящий ад. Керри стал торговаться с мирозданием о своем спасении.
Он каялся и клялся. Он забудет про все мирские удовольствия. Он откажется от каких бы то ни было развлечений. Он сменит имя на Франциск или Симон Петр. И если мироздание захочет наделить его какой-нибудь способностью или даром, например исцеления больных или понимания птичьего языка, чем-то, что выделит его в новой сфере деятельности (а также, возможно, даст последователей – не нужно толпы, просто преданных поклонников), он покорится его воле. Конечно, он не смеет настаивать, но будет признателен.
«Спаси меня, – молился он, вжимаясь в пол. – Пожалуйста».
Огонь усилился; крыша шипела и стонала.
Глазные яблоки пеклись, как в духовке.
При входе что-то взорвалось.
«Масляный бак, – подумал Керри. – Ну вот и все…»
Керри закрыл глаза, как моряк, ныряющий в бездну, в ожидании последних образов, финала повествования, но они почему-то не приходили.
Вот она какая, смерть… медленный дрейф в ничто.
Затем, как и положено героям мифов и кино, он услышал спасительный голос. Женственный и бесстрашный, нежный, но с металлическими нотками, прохладное мокрое полотенце на воспаленный разум. Голос пропел сладчайшую из песен, его имя:
– Джим? Джим Керри?
Это бред? Он навоображал себе ангела с небес, который погрузит в великое забвение?
– Да… – испуганно всхлипнул Керри. – Я здесь…
– Где вы?
– Я в новом солярии, – попытался он пошутить в последний раз, глядя сквозь дыру в потолке. – Вы его не пропустите.
Затем сквозь дым и удушающую вонь горящего пластика он увидел «Дочерей Аномии» – элитную ультраправую группировку военных ветеранов. Каждая осталась без ноги или руки. Теперь они пришли вызволить его из его мира.
– Мой дом, – пробормотал Керри в бреду, когда самая рослая спасительница отодвинула обеденный стол впечатляющим силовым приемом. – Мой дом!
– Забудь.
– Мои вещи…
– Радуйся, что твоя ноша облегчилась.
– Вы кто?
Керри крепко прижимал к груди трость Чаплина и ломал голову, кто эти женщины в респираторах и алюминизированных огнезащитных костюмах.
– Мы – ДоА.
– «Дочери Аномии»?
– Расслабься.
На Керри надели респиратор, подняли за руки, за ноги и вынесли из могилы в холл. Он смотрел, как у них над головой по потолку стелются волны огня, как играют всполохами на титановых конечностях. Затем на улице Керри увидел безумный танец огненного торнадо, уносящего в ночь несметное количество тлеющих угольков, словно эгоистичные молитвы городских жителей.
