До начала эры ультразвука тампонада представляла серьезную угрозу для ранней хирургии, где всегда был немалый риск травмы сердца. Летом 1893 года, когда доктор Дэниел Хейл Уильямс провел дренаж травматической эффузии сердца в ходе (на тот момент считавшейся таковой) первой операции на открытом сердце, его действия были воистину революционными.
Пациента, двадцатичетырехлетнего Джеймса Корниша, ударили ножом в грудь в драке в салуне. Когда конная карета скорой помощи доставила его в больницу, у него было обильное кровотечение. Уильямс осмотрел его, имея из диагностических инструментов только стетоскоп (рентгеновские снимки изобрели лишь пять лет спустя). Ножевое ранение было чуть правее грудины и приходилось точно в правый желудочек сердца. Изначально Уильямс счел рану поверхностной, но затем у Корниша понизилось давление, началась вялость, и он стал погружаться в летаргию – все признаки тампонады и шока; тогда врач понял, что пора действовать.
Ничто в изнуряюще тяжелой жизни Уильямса не предвещало его участия в столь эпохальных событиях. Отец Уильямса был цирюльником и умер от туберкулеза, когда сыну было всего десять лет. Его отправили жить к друзьям семьи в Балтимор. Будучи в основном самоучкой, он перебивался случайными заработками, побывав в какой-то момент в подмастерьях у сапожника, цирюльником и музыкантом на озерных кораблях, а затем решил заняться медициной. Он переехал в Чикаго, где работал подмастерьем хирурга, а затем получил образование в Чикагской медицинской школе (сейчас она называется Школа медицины при Северо-Западном университете)
[19]. Он открыл медицинскую практику в южной части города, работал врачом при приюте и стал первым врачом-афроамериканцем, работающим на городскую железнодорожную службу. Предки Уильямса были рабами, а он сотрудничал с Лигой равноправия, организацией, возникшей во времена Реконструкции Юга, которая боролась за права чернокожего населения. В 1891 году он открыл в трехэтажном кирпичном здании больницу Провидент
[20], первую, где наряду с белыми сотрудниками на равных работали молодые чернокожие врачи и медсестры. Под руководством социального реформатора Фредерика Дугласа она стала для чернокожего населения Чикаго альтернативой переполненным благотворительным больницам.
До того летнего дня в 1893 году почти никто не пытался оперировать сердце живого человека
[21]. Сегодня, когда кардиология постоянно прибегает к продвинутым хирургическим вмешательствам, сложно представить, что вплоть до двадцатого века врачи, по сути, не имели к сердцу никакого доступа.
К XX веку операции проводились на всех жизненно важных органах, в том числе на мозге, но сердце оставалось скрыто за историческими и культурными препонами, куда более прочными, чем мембрана перикарда. На сердце животных операции проводились, а в 1651 году сам Гарвей ввел катетер в нижнюю полую вену человеческого сердца у кадавра, но зашивание пульсирующего органа живого человека оставалось за гранью возможного. «Одно лишь сердце из всех внутренностей не может травмы пережить», – писал Аристотель, так как в его время считалось, что рану на сердце залечить невозможно. Заполненное кровью сердце быстро ею истекает. Казалось, нет способа изолировать его из цикла кровообращения, чтобы аккуратно зашить. Сам Гален подмечал, что гладиаторов, раненных в сердце, всегда настигал летальный исход. Он писал: «Когда в одном из желудочков сердца пробивали дыру, они умирали на месте, в основном от кровопотери. Если рана была в левом желудочке, это происходило еще стремительнее». Собственно, до начала XIX века при ранении сердца и последующей тампонаде в качестве лечения назначали тишину и пиявок. Неудивительно, что свыше 90 % таких пациентов умирали
[22]. Несмотря на ужасные последствия этой идеологии, еще в 1875 году уважаемый венский хирург и профессор медицины Теодор Бильрот писал: «По моему мнению, <дренаж> перикарда является процедурой, подступающей к грани того, что некоторые хирурги назвали бы хирургической проституцией и иными формами безумия. – Но все же добавил: – Последующие поколения могут думать иначе».
Бильроту не пришлось ждать следующего поколения. Уже во второй половине девятнадцатого века запреты на кардиохирургию начали ослабевать. В 1881 году в бруклинском Обществе анатомии и хирургии хирург Джон Бингэм Робертс объявил: «Может настать день, когда мы сможем лечить раны самого сердца, надрезая перикард для извлечения сгустков крови, а может, и для зашивания сердечных мышц». В 1882 году немецкий врач М. Блок рассказал о том, что кролики, в сердцах которых он делал проколы, а после зашивал их, выжили. Он предположил, что аналогичный подход может применяться и на людях. Тем временем в Нью-Йорке хирург Чарльз Альберт Эльсберг доложил о результатах своих исследований на животных: «Эксперименты показали, что сердце млекопитающих выдерживает куда больше хирургических манипуляций, чем предполагалось ранее».
В числе тех, кто высказывался за хирургию сердца, был Дэниел Уильямс, большой любитель покрасоваться; он компенсировал дефицит скромности храбростью и компетентностью в своей профессии. В дальнейшем, когда карьера привела его в Говардский университет, он прославился тем, что по воскресеньям приглашал зевак в больницу, чтобы они могли наблюдать за его операциями. «Черная публика еще не привыкла к черным хирургам и не могла в полной мере им довериться», – говорил об этом периоде антрополог У. Монтегю Кобб. Он добавил: «Многие из них вообще боялись переступить порог какой-либо больницы. Доктор Уильямс избрал наиболее смелый и последовательный подход к преодолению этих страхов публики. Раз в неделю он распахивал свою операционную для всех желающих, своими действиями приглашая их: «Бояться нечего. Приходите, смотрите, как мы работаем, и убедитесь сами, что у нас есть для этого все необходимые условия».
Тем не менее Джеймс Корниш не стал одним из «показательных» пациентов. Тем жарким днем 1893 года, когда Уильямс вскрыл его грудную клетку пятнадцатисантиметровым разрезом, он сам понятия не имел, что там увидит. На внутренней стороне ребер виднелась сочащаяся кровью разрезанная артерия. Уильямс зашил ее кетгутом – струной из кишки. Операционная смахивала на сауну; помощники утирали лоб Уильямса от струящегося по нему пота. Уильямс собирался было зашивать грудную клетку обратно, когда заметил, что нож вошел глубже, чем он поначалу предположил, и пробил дырочку не более 1,3 см в диаметре. У него не было времени размышлять о высоких материях; он попросил еще струны и зашил рану в перикарде, осторожно выдерживая задаваемый пульсирующим сердцем ритм в эдаком хирургическом танго. Он приметил маленькую ранку и в тонкой стенке правого желудочка, на мышце самого сердца, но она уже была закрыта небольшим сгустком крови и более не кровоточила. Уильямс принял решение не трогать эту рану.
