— Как же я устал, — произносит он еле слышно.
— От чего? — спрашиваю.
— От всего.
— Ты украл деньги? — повторяю.
Рука Триппа безвольно падает на колени.
— Да, я. Что тут скажешь? Сглупил.
В этот момент он проводит указательным пальцем по большому, и я вздыхаю с облегчением.
— Ты их не крал, — говорю.
В глазах Триппа мелькает удивление:
— Я же только что сознался.
— А я тебе не верю. Это сделала Шарлотта?
Будем перебирать всех по очереди.
— Ага, она. Я ее покрывал, потому что она не нарочно.
Опять трет пальцы. Поражаюсь — неужели он сам этого не замечает?
— Тоже мимо. Значит, не она.
Трипп по-прежнему не догоняет:
— Что за игры, Бринн? Я тебе отвечаю, а ты не веришь. Если, по-твоему, я все вру, тогда зачем спрашивать?
— Я пойму, когда услышу правду.
Он устало фыркает:
— Ух ты, надо же. Ясновидящая.
Кого он выгораживает? Конверт лежал в его комнате, так что потенциальных подозреваемых можно по пальцам пересчитать.
— Лиза-Мари?
Не думаю, что он стал бы покрывать свою мать, и потом, она в Лас-Вегасе, но я просто проверяю реакцию.
Ответ мгновенный, руки неподвижны:
— Нет.
— Тогда твой отец?
— Нет, — повторяет он и трет большой палец.
— Бинго, — говорю я тихо.
В отличие от меня Трипп никогда не краснеет, но сейчас его щеки заливаются краской:
— Да как ты это делаешь?
Он аж проговорился от потрясения. Тут же спохватывается и бормочет, что нарочно меня подколол. Только он слишком пьян, чтобы притворяться.
— Я не стану стучать на твоего отца, Трипп, — говорю. Плевать на украденные деньги, даже если они — ключ к разгадке всей тайны. Я просто вижу, что Триппу необходимо выговориться. — Ты можешь все мне рассказать. Как деньги попали к Шарлотте?
Он опускает лицо в ладони и какое-то время молчит. Уже собираюсь повторить свой вопрос, как он поднимает голову:
— Обещаешь никому не говорить?
— Клянусь.
— Я нашел их в выходные перед смертью мистера Ларкина. Искал в подвале молоток и увидел конверт под верстаком. Сразу понял, что к чему. Наверняка отец взял их после скандала со стеллажами, помнишь, которые поставил у Гризли, а потом разобрал? Я принес конверт к себе в комнату и стал думать, что делать. Решил в понедельник незаметно подбросить в секретариат, только в последний момент струсил и оставил дома, а ты зашла после уроков и увидела.
Трипп так сильно стискивает руки, что на них проступают вены.
— Во вторник и в среду — та же история, — продолжает он. — В четверг после смерти мистера Ларкина я в школе не был, и проклятый конверт целый день мозолил мне глаза. В пятницу я наконец не выдержал и взял его с собой. Думал, подброшу незаметно Гризли в офис, но в коридоре торчал полицейский, которого позвали обыскивать шкафчики учеников. Я, понятно, запаниковал. Вынул конверт с деньгами и сунул его не глядя в ближайший шкафчик — сама знаешь чей. А большой бирюзовый я потом прогнал через шредер в кабинете рисования.
— И ничего не сказал Шарлотте? — спрашиваю я.
— Я никому ничего не сказал, — отвечает Трипп.
Голова кругом идет. Ужасно, конечно, что его отец украл деньги, но стал бы Трипп теперь так убиваться? Нет. Тут что-то не так. Лихорадочно соображаю, что бы еще такого спросить, а он поворачивается ко мне и говорит:
— Поэтому я тебя и отшил.
— Отшил?.. — До меня не сразу доходит. — А, ты о физкультуре?
— Да. — Он с трудом сглатывает. — Я знал, что ты заметила конверт, и боялся, вдруг ты напишешь об этом в «Дозорном Сент-Амброуза» и отца посадят в тюрьму. Мне надо было сделать так, чтобы никто тебе не поверил, чтобы выглядело, будто ты мне просто мстишь. Или вообще не решишься ничего написать.
— Да я не обратила на конверт никакого внимания! — восклицаю я. — До недавнего времени я даже не знала, как он выглядел.
— Класс. — Трипп опускает голову. — Значит, я зря тебя отшил.
— Ты мог бы со мной поделиться, — говорю. — Ведь мы дружили.
— Ну конечно, дружили, — язвит он. — Тебя больше интересовала школьная газета, чем я.
— Неправда! — оскорбленно возражаю.
Трипп лишь хмыкает. Ничего подобного, хотя… Я помню, что была очень категоричной. Газета газетой, но я, пожалуй, не отступилась бы, считая, что раз говорить правду — благородное дело, то она всем пойдет на пользу. В конце концов я тихо добавляю:
— В любом случае, незачем было так унижать меня перед всем классом.
Взгляд Триппа прикован к пятну света на ковре.
— Я даже не помню, что наговорил, — бормочет он и трет пальцы.
— Еще как помнишь, — набрасываюсь я, и он со стоном откидывается на спинку дивана:
— Опять?!
— Как ты вообще до такого додумался? Назвать меня прилипалой!
Мне, в общем, все равно, просто любопытно.
Трипп невесело усмехается:
— Да чего уж скрывать? Ты и так уже наверняка знаешь, ясновидящая наша. — Он проводит рукой по волосам. — Я тогда по тебе сох, Бринн. Вот и испугался, что, если мы продолжим общаться, я рано или поздно все тебе выложу. Я был таким болваном, что иногда мечтал тебе обо всем рассказать, представляя, как ты обрадуешься развязке и побежишь о ней писать. Совсем спятил, правда? От тех мечтаний надо было раз и навсегда избавиться.
Пальцы неподвижны.
Я молчу, и Трипп вновь горько усмехается:
— Мне что, удалось наконец тебя заткнуть, да?
— Ты мне… ни о чем не говорил, — заикаюсь я.
— С какой стати? Ты по мне не сохла. Давай не будем забывать, что мне было тринадцать и в голове бардак. Теперь ты знаешь правду, Бринн. Довольна?
— Нет, — говорю. Трипп шумно выдыхает. — Видишь ли, даже этого недостаточно, чтобы довести себя до… — я машу перед ним рукой, — такого состояния. Тебя неделю нет в школе, не сомневаюсь, что ты все это время не просыхал. Выглядишь ужасно. — Скорее наоборот, но не суть, по идее, он должен выглядеть ужасно. — Отсиживаешься в гостевом домике у Шарлотты. Вряд ли причина в том, что твой отец взял деньги или что ты… разорвал со мной отношения. — Язык не поворачивается повторить его слова; да и потом, прошло четыре года, мы тогда были детьми. — Чего-то ты явно недоговариваешь.
«Как тебя угораздило?» Кому предназначался этот вопрос? В нем кроется разгадка, потому что Трипп задал его либо Шейну, либо Шарлотте, либо своему отцу.
