Всё же решил с кондачка не соваться. Ночью.
Летел вдоль ручья в сторону гор. Внизу, в распадке между холмами, бочажок – озерко со стоячей водой и даже камыши куцей порослью по краю. Здесь и решил переждать. Трава вокруг бочажка зелёная, жирная. Черемша! Ползал, рвал зубами стебли. Притупилось чувство голода, зато во рту… Пил воду, жевал какие-то горькие листья, стараясь перебить вкус и запах чеснока – куда там. Наконец успокоился и лёг. Смотрел в небо, думал.
Это хорошо, что КПП. Можно сдаться. Солдаты, начальство хоть какое-то… Если сразу с перепугу не стрельнут, дальше должны по инстанции доложить. Есть шанс. Тут и думать нечего, надо сдаваться, какая уж тут Монголия… Хотя… Вот она, рукой подать. Столько мечтали, ехали… Выходит, я один из всех добрался. И что? Так и не увидеть, как там? Понятно, всё то же самое… но всё-таки… Сдаться-то всегда успею. Полетаю денёк, осмотрюсь. За мужиков полетаю… им-то уж не доведётся.
Садилось солнце. Камыши отбрасывали длинные переломанные в воде тени. Низко, у самой травы, танцевали бабочки. На берегу крохотного озерка, свернувшись калачиком, накрывшись крылом, как одеялом, спал человек. Был он голоден, гол и грязен. И был крылат.
Ночь навалилась на степь сверху, придавила брюхом. Поднялся ветер, погнал тучи. Радостно выкатившаяся полная луна так и не успела ничего понять – была съедена чёрным разлапистым монстром, тяжело плывущим по небу – пропала. Звёзды стыдливо выглядывали в просветах и тут же исчезали.
…Его разбудили капли дождя, упавшие на лицо. Было темно. Ветер гулял по степи, оглаживал, и, казалось, кто-то большой и невидимый ворочается на траве, стараясь устроиться поудобнее. На востоке небо чуть посветлело. В просветах между тяжело нависающими тучами рассвет бултыхался в ночи, словно ребёнок, не умеющий плавать. Чувствовал себя на удивление бодро. Спина не болела. Ощущал лёгкость своего поджарого изголодавшегося тела. Появился весёлый азарт. Ну! Сейчас или никогда! Самое время. Ночь-то вон какая – волчья… Хрен меня кто остановит!
Летел, сощурив глаза: дождь припустил, капли били в лицо. Поднимался всё выше и выше. Надо было сориентироваться, увидеть огни КПП.
Вот они – одинокая россыпь светлячков в темноте. Потянули к себе. Разом схлынул азарт побега. Там горит свет. Льётся вода из крана. Накормят. Хлеб, макароны с тушенкой. Там – люди. И только сейчас понял: какое это счастье просто говорить. Не бубнить что-то себе под нос, а разговаривать. Надо к людям, одному нельзя, невозможно.
И, наверное, рванул бы вниз, встал на пороге, поливаемый струями дождя, постучал голой ногой в дверь – будь что будет. Плевать на эту Монголию. Всё равно другого выхода нет. Но мужики… которых не было сейчас рядом, которых вообще уже не было… Ведь это и их цель, их мечта…
Остались огни за спиной. Пересёк границу.
Рассвело. Ветер пошел гонять тучи по небу. В просветах – лучи солнца и яркая синь, промытая дождём, радостно резала глаза.
Внизу простиралась степь. Пару раз, рассыпанным мусором, мелькнули крохотные дома, редкие машины пылили по просёлочной дороге. Человеческие потуги заселения этого бесконечного пространства казались тщетными. Раскинувшийся внизу простор тревожил. Глаз должен во что-то упираться, в какую-то, пускай неосознанную, цель – лес, горы, посёлок, дорога… да хотя бы одиноко стоящее дерево. Было непривычно и неуютно, словно завис в пустоте. И только ветер вольготно гулял по степи, оглаживал травы, да облака отбрасывали причудливые тени.
Вдали, в неясной дымке, проступили очертания невысоких гор. Горы, скалы казались знакомыми, близкими – укроют, загородят, сузят бесконечность пространства. Летел низко, вдоль подножья, над покатыми холмами с редкими низкорослыми деревьями. Горы, показавшиеся издали невысокими, вздымались ввысь, были прорезаны глубокими ущельями, давили своей тяжёлой мощью. Старался высмотреть ручей или озерцо – хотелось пить, да и на землю было пора. Уже налетался в этой Монголии. Дальше-то что?
Тень промелькнула внизу неожиданно – проскользила по зелёной траве, усеянной желтыми цветами, по кроне одинокого дерева, шелестящего листвой, и снова по траве. Окатило тревогой – забыл, забыл смотреть в небо над собой. Повернул голову.
Большое, чёрное, разлапистое – в вышине. Страхом окатило, непониманием. И следом – «крылатый!» – полыхнуло радостной оторопью. Из наших? Кто? Не разобрать. Он меня видит? За ним!
Крылатый, выписывая плавный полукруг, летел в горы. Снижался.
Заполошно работая крыльями, рванул следом. Набирал высоту, стараясь не упустить из вида.
Нет, не видит. Надо скорее! Потеряю!
Крылатый снижался быстро.
Мелькнул на фоне неба и исчез, слившись с чёрными выступами скал.
Ущелье. Вон то ущелье. Он должен там приземлиться.
Изломанная линия хребта… и открылось широкое плато между двумя отрогами гор. Грязно-серой неряшливо брошенной тряпкой вниз сползал ледник. По цвету почти не отличался от сжимающих его скал. Старый – никакого сверкания льда и белизны снега, – завален россыпью камней. Этот застывший поток льда обрывался вниз отвесной стеной. А дальше внизу – всё та же степь, холмистыми волнами плывущая к горизонту.
Летел над ледником. Никакого движения – ни на земле ни в воздухе.
Потерял.
И не хотел в это поверить. Давил в себе желание лететь дальше, перевалить через следующий хребет, искать там. Что-то удерживало. Кружил над ледником, всматривался.
Вон там, среди камней! У самого обрыва. Или показалось?
Падал вниз камнем, ветер выбивал слёзы из глаз.
Раскинул крылья, опёрся о неподатливый воздух, затормозил у самой земли.
Да!
Кто это?
Смотрел оторопело. Нога подвернулась – не заметил камень – упал на колено, боли не почувствовал.
Прислонившись спиной к скальному выступу, разведя чёрные крылья в стороны, сидела женщина.
Широкое загорелое лицо, нос пуговкой, суженные глаза под прямыми бровями на круглом лице… Монголка! Волосы иссиня-чёрные, под цвет крыльев, разделены пробором на две тонкие косицы – вон одна змейкой стекает с плеча на грудь. Большие, налитые тяжестью, с крупными чуть сморщенными тёмно-коричневыми сосками груди, свисали вниз, к складкам на животе. И всё её тело словно прожарено на солнце, овеяно степным ветром. Не поймёшь, сколько ей лет – может, двадцать, а может, и все сорок. Хотя вряд ли двадцать… Вон грудь какая, как у рожавшей.
Женщина спокойно смотрела на него. Сидела, вытянув ноги, опираясь на раскинутые в сторону крылья. Какая-то тряпка, заменяющая юбку, высоко задралась, обнажая загорелую мускулистую ногу. Не выказывала ни удивления, ни тревоги. Просто смотрела.
Надо что-то сказать!
Сел в стороне на камень, прикрылся крылом, только сейчас сообразив, что голый и все «достоинства» наружу.
– Здравствуйте! – внятно выговорить не вышло – в горле что-то булькало и клокотало.
