Задний борт открылся и бывшего государя первым вытащили из кузова. Под конвоем двоих человек его посадили в головную пролётку. Краем глаза Николай Александрович увидел, как членов семьи грубо распихивают по остальным повозкам. По одному в каждую и только младшую дочь и цесаревича затолкали вместе.
Пролетки тронулись. Ехали долго. Рассвело. Несколько раз Николай Александрович пытался оглядеться, но его тут же одергивали. Конвоир справа всю дорогу сидел с револьвером наизготовку.
К полудню заехали в глухой двор какой-то крестьянской усадьбы, и только здесь Николай Александрович обнаружил, что остальные пролетки бесследно исчезли. С тех пор государь ничего не знал о своих родных. Потом его перевозили с места на место, из одной психиатрической лечебницы в другую, пока наконец не поселили в той, где я имел счастье с ним общаться и даже пытался облегчить его тяжелую участь. Вот такая вот молчаливая трагедия царской семьи…
Отец Серафим завершил своё короткое повествование тяжёлым вздохом. Пока он рассказывал, вода в банке закипела, Свистунов выдернул из розетки кипятильник и немедленно упрятал его в тайник, но маленький кисет вынул из кармана только тогда, когда отец Серафим умолк. Под вздох приятеля достал оттуда поочерёдно две щепотки чая и бросил в стаканы.
Старик в свою очередь достал из под матраца платок, положил на тумбочку, развернул и, тщательно расправив его, аккуратно положил два последних куска сахара. Пара сухарей дополнила меню. Однако беседа на этом не закончилась. Семён Семёнович без всякой иронии, но с некоторым скептицизмом спросил:
– И вы этому поверили?
– Безусловно. Я же сказал, Николай Александрович мне много чего рассказывал, причём, и одного этого было бы достаточно.
– Почему?
– Потому что это укладывается в логику человека, только что получившего власть и не уверенного в своих силах.
– Это вы сейчас о ком?
– Как это о ком? Об Ульянове, разумеется. Ну, сами посудите: со всех сторон наступление белогвардейцев, экономика в развале, кругом восстания. Не ровен час придётся бежать. Куда? За границу, разумеется, а там,…а там спросят по полной программе за убийство царя. А тем более, всей семьи. Чтобы такой хитрый, циничный и крайне осторожный Ульянов вдруг уничтожил главного гаранта своей безопасности в случае чего? Да ни за что! Когда свершался октябрьский переворот, он даже грима не снимал до полной ясности и победы над Керенским, а вы говорите…
– Но ведь это, как утверждалось без его ведома?
– Фу, – позволил себе не свойственную ему пренебрежительность старец, но более ничего не прибавил. Приятели умолкли и принялись хрустеть сухарями, изредка обмакивая их в чай, прихлёбывали, с наслаждением грызя сахар. Разговор утих ненадолго – уж очень скудная была трапеза. Свистунов поставил уже порожнюю банку на место. Старик аккуратно смёл крошки от сухарей себе в ладонь и ловко забросил их в рот.
– Я, пожалуй, прилягу, – произнёс он, подбил чуть повыше подушку и, уютно расположившись на постели, прикрыл краем одеяла ноги.
Семёну не терпелось продолжить разговор, и он спросил:
– А что ж он отрёкся от престола? Не догадывался, что так может случиться?
– Не знаю, – неохотно ответил отец Серафим. Он явно не был расположен к продолжению разговора, но Свистунов не унимался:
– Смалодушничал, отрёкся, вот и пострадал, – несколько развязно произнёс Семён Семёнович. В рассказ старика он не поверил. Старец Серафим мгновенно подскочил и сел на кровати. Гневно погрозил Свистунову пальцем и сказал:
– Осуждать человека – грех. Осуждать в том, чего человек не сделал – грех вдвойне!
– То есть, как это не делал?
– Нет.
– А как же…
– Манифест изначально был напечатан на двух телеграммных бланках с помощью печатной машинки. Оба листа подписаны государем. После того, как Николая Александровича под револьвером увезли в Царское село, появился третий бланк, точнее он стал средним, вторым, где, собственно и шла речь об отречении. Его вложили между первыми двумя, поделали подпись, скопировав с первого, дали в газеты и на следующий день Император с ужасом, горечью и разочарованием узнал, что отрёкся от престола. Тогда же и появилась его запись в личном дневнике о круговом предательстве, трусости и обмане. Но дело было сделано. Однако, что я вас тут убеждаю, вы всё равно мне не верите…
– Поверить сложно.
– Нет, не сложно. Надо лишь включить логику. То, что его оставили в живых, отправив в психушку, как раз логично. Он мог пригодиться в тот сложный момент для Ульянова, с одной стороны, став предметом торга. С другой стороны, психически больному никто бы не поверил. Точнее утверждение, что он есть царь и послужило главным симптомом умственного расстройства некоего «проходимца». У Ленина не было цели убить царскую семью, иначе это сделали бы сразу, инсценировав любую трагическую случайность. Но нет! Его почти год охраняли и прятали! Так что не логично было его убить, мотивировав близостью фронта. Что, не было возможности эвакуировать его в глубь территории, контролируемой большевиками?
– Была…наверное.
– Ну, вот вы сами себе и ответили.
– Это он тоже вам сам рассказал… про отречение?
– Разумеется.
– Но, позвольте, семья ведь была похоронена в царской усыпальнице? – скорее по инерции пытался возражать Свистунов.
– Вы-то почему так в этом уверены? – хладнокровно ответил старик. – Если вы не знаете – Церковь не признала останки принадлежащими Романовым, и отпевание было совершено обычным чином. Тем не менее, убиенные были канонизированы, как страстотерпцы и мученики. А ведь быть «всего лишь» расстрелянным, извините за цинизм, отнюдь не достаточно, чтобы почитаться таковыми.
– И что это значит? – растерянно спросил Семён.
– Что значит? Хм. Неужели не понятно? – хитро посмотрел на собеседника отец Серафим. В ответ Свистунов только пожал плечами.
– Это значит, что та жизнь, которую им пришлось прожить, официально считаясь убитыми, была настолько тяжёлой, что пережитых страданий с лихвой хватило на то, чтобы быть почитаемыми как мученики. Логично? Или попробуете обосновать таковое иначе?
– Но ведь экспертиза показала, что это именно их останки!
– Подлинность останков разве исключает естественную смерть? Просто советская власть знала, где захоронены все останки, а затем в нужный момент объявили, что они найдены в Ганиной яме и предъявили миру, эксгумировав из реальных мест упокоения, – парировал Тимофей Иванович. – И потом, вы не заметили некоторую странность?
– Какую?
– Останки Марии и мальчика пока не обнаружили.
– И что?
– Дело в том, что там, в Ипатьевском доме, жил мальчонка тех лет, что и цесаревич, но за сутки до трагедии внезапно пропал. Якобы был отправлен в город, – произнёс Тимофей Иванович и умолк. Потом увидел, что собеседник не понимает о чём речь и продолжил. – Я предполагаю, что мальчишке приготовлялась роль трупа цесаревича, но заковырка, мальчишка сбежал. На роль трупа пришлось подыскивать кандидатуру позже. Не успели к дате инсценировки. Уверен, место захоронения цесаревича найдут. В другом месте и позже.
