Верховный целитель степенно шагал по дорожке, народ продолжал радостно приветствовать своего вождя. К тому моменту, когда Боссель подошёл к трибуне, все происходящее стало больше напоминать поздравление руководителя по случаю с юбилея, нежели похороны.
Алексей Савельевич взошёл на трибуну. Одной рукой опёрся на перила, а другой резко взмахнул и, как по мановению палочки дирижера восторги стихли. Боссель начал говорить: «Сегодня мы провожаем в последний путь нашего дорогого Михаила Александровича Стасюка. За долгие годы своего руководства он сделал из районной захудалой больницы лечебное учреждение государственного масштаба…».
В какой-то момент Верховному целителю показалось, что слова недостаточно убедительны, а маска «измождённого мужчины» не совсем соответствует обстановке, и он принялся исполнять «ката» – своеобразный танец или каскад упражнений – под названием «Сиори» – упадок духа, который символизирует тоску, печаль и плачь.
Это оказало своё воздействие, и лица людей стали выражать скорбь. Некоторые из них быстро надели маски «Накидзо» – плачущей женщины. Алексей Савельевич, вдохновившись этим успехом, продолжил: «Наш любимый Михаил Александрович обладал живым умом, быстро схватывающим существо докладываемых ему вопросов – все, кто имел с ним дело, свидетельствуют об этом в один голос. Он схватывал на лету главную суть доклада, понимал, иногда с полуслова, нарочито недосказанное, оценивал все оттенки изложения», – взахлёб расписывал достоинства бывшего главного врача Боссель. На некоторое время он умолк, чтобы перевести дух, но при этом в полной тишине, нарушаемой лишь всхлипыванием больных, продолжал проделывать удивительные и замысловатые па ката «Сиори».
В один момент он вдруг сорвал с головы кепку, затем в лихом азарте бросил её под ноги и принялся топтать, выкрикивая продолжение речи, тоном, отнюдь не соответствующим содержанию: «Меня всегда поражала легкость, с которой он ухватывал малейший оттенок в излагаемых ему аргументах, а также ясность, с которой он излагал свои собственные мысли. Вникал во все подробности, давал свои суждения, был неутомим. Храбрый, честный, добросовестный, глубоко проникнутый сознанием своего царственного долга, непоколебимый в пору испытаний, он не обладал качеством в условиях автократического строя, а именно – сильной волей. Человек умный и проницательный, он был предан своим идеям, он защищал их с терпением и упорством; у него имелись задолго продуманные планы, которые Михаил Александрович постепенно осуществлял. Под видимостью робости и некоторой женственности, он обладал сильной душой и мужественным и непоколебимо верным сердцем. Он знал куда идёт и чего хочет. При этом Михаил Александрович обладал сдержанностью и самообладанием, и умел управлять своими чувствами».
Несмотря на некоторую высокопарность слов, ничего нового в речи Верховного целителя не было. Совсем. Его невидимый наставник ничтоже сумняшеся и по неизвестным соображениям влил в голову своей марионетки компиляцию отзывов-воспоминаний современников о Николае II, в которой было заменено лишь имя.
Как всегда Алексей Савельевич с блеском озвучил инструктаж загадочного повелителя. Содержание в данном случае мало кого интересовало. Лишь Тимофей Иванович, мгновенно сообразивший, что происходит, укоризненно покачал головой.
Панегирик продолжался, Боссель не унимался. Однако танцевальная интерпретация «плача и печали» завершилась. Вместе с этим изменилась и тональность выступления Верховного целителя: постепенно он перешёл к неведомым врагам, которые «загубили талантливую жизнь медицинского и административного деятеля».
Маска «Ясэотоко» – изможденного мужчины странным образом начала видоизменяться на лице оратора. Чем яростней он обрушивался на преступника «лишившего жизни дорогого главного врача», тем отчетливее менялись черты «Ясэотоко». Когда Боссель поклялся покарать убийцу, на его лице окончательно сформировалась маска «Фудо» – воинствующего защитника с огненным мечом.
Верховный целитель настолько энергично и искренне изливал чужие мысли на присутствующих, что больные невольно поддались его настроению. Многие мужчины также облачились в маски «Фудо» – воинствующего защитника учения с огненным мечом и требовали немедленного возмездия.
Боссель с утроенной энергией вещал: «На единичный террор наших врагов мы должны ответить массовым террором. За смерть одного нашего борца должны поплатиться тысячи врагов. Мы выпустим море крови. Кровь за кровь. Без пощады, без сострадания мы будем избивать врагов десятками, сотнями. Пусть их наберутся тысячи. Пусть они захлебнутся в собственной крови! Не стихийную массовую резню мы им устроим…»
И в этот раз Бося всего лишь вытащил из анналов своей феноменальной памяти цитату из большевистской газетёнки первой половины двадцатого века, но это возымело фантастическое действие. Поголовно все больные и, тем более больниционеры, как один водрузили маски «Фудо», потрясали невесть откуда взявшимися битами и кусками арматуры, скандировали кровавые лозунги.
Только два человека не поддались влиянию магнетической энергии Верховного целителя. Тимофей Иванович и Свистунов сидели на дальней скамейке и молча созерцали на беснование толпы.
– Ничего не боятся. Ни смерти, ни убийства и не погнушаются ничем. Особенно молодежь, – печально констатировал Семён Семёнович: – Им только команду дай – тотчас ринутся убивать и умирать с одинаковой степенью рвения.
– Команда последует, прямо сейчас. Смею вас уверить, – подытожил отец Серафим.
– Вполне объяснима жажда убивать, но умирать?
– Почему безыдейная молодежь не боится смерти? – сформулировал вопрос старик и тут же сам начал на него отвечать. – Потому что слишком мало прожили. Потому что пусты, как воздушный шарик. Плавают по поверхности воды и не могут нырнуть глубже. Страха Божьего нет. Плавают эдакими пустыми мертвецами и не могут погрузиться в житейскую мудрость, не могут умереть по-настоящему и осознать каково оно есть. Не в состоянии ощутить себя на смертном одре и переосмыслить свои принципы, свою жизнь, мораль, духовность, если таковые имеются. Однако есть исключения – массовые – когда война идёт не за убеждения, а за Родину.
Толпа бесновалась, а приятели продолжали, не обращая внимания на выкрики и опасную агрессию народа, обсуждать философские вопросы. Свистунов, продолжая тему разговора, вымолвил громким шепотом прямо в ухо собеседнику:
– Мне, кажется, вы обижаете молодежь. Здесь обобщать опасно, потому что легко ошибиться.
– Отнюдь. Внутренняя пустота обусловлена отсутствием жизненного опыта и поэтому это не есть упрёк, но констатация факта. А вот когда человек на четвертом десятке по-прежнему пуст – это уже непростительно.
– Но ведь есть же идейные молодые и немолодые люди.
– Есть, только любая идея, не подкрепленная собственным разумением суть сумасшествие. И здесь неважно, коммунистическая тут идея, буржуазная, либеральная или религиозная. Точнее, на религиозной почве… – Тимофей Иванович вдруг осёкся и вскричал. – Смотри, смотрите!
Оба приятеля разом вскочили с мест и даже взобрались на скамейку, чтобы лучше видеть происходящее.
