Но остался очень интересный вопрос, который возник сразу, как только стало ясно, что мать Чарли умерла тридцать лет назад.
– Привет, Анна-Луиза. Извини за опоздание.
Она подняла взгляд и увидела подходящую Меган Гэллоуэй.
Бах не общалась с этой женщиной более десяти лет, хотя, как и почти все, часто видела ее в телепередачах.
Для уроженки Земли Гэллоуэй была высока и не так худа, какой Бах ее помнила. Но это было понятно, учитывая недавнюю перемену в ее жизни. Волосы стали яростно рыжими и вьющимися – десять лет назад они были другими. Это даже мог быть ее натуральный цвет – она была почти обнажена, и рыжий цвет сочетался с золотом, хотя это и не обязательно должно было многое значить. Но на ней это смотрелось естественно.
На ногах у нее были странного вида серебряные шлепанцы, а верхнюю часть тела покрывал очень симпатичный узор из позолоченных изогнутых линий. Он был чем-то вроде татуировки, и это было все, что осталось от машины под названием «Золотая цыганка». Узор был полностью символическим. Быть «Золотой цыганкой» стоило Гэллоуэй много денег.
Меган Гэллоуэй сломала себе шею еще подростком. Она стала участником разработки силового экзоскелета – исследования, которое привело к созданию невероятно дорогой и восхитительной «Золотой цыганки», собранной в единственном экземпляре. Машина отменила для нее инвалидное кресло и костыли. Она вернула ее к жизни – в понимании Меган – и сделала ее знаменитостью.
Странным побочным продуктом обучения пользования экзоскелетом стало развитие техники, сделавшей возможным достижение больших результатов в новой технологии записи эмоций, названной «фили» или «ощущалками». Весь мир в продолжении короткого времени пичкали зрелищем людей с параличом рук и ног, доминирующих в новой форме искусства. Эта технология сделала Гэллоуэй знаменитой как лучшую из транс-сестер. Она сделала ее богатой, поскольку ее транс-записи продавались лучше всех прочих. Она сделала себя безумно богатой, мудро инвестируя, а потом она и друг Бах сделали ее сказочно богатой, когда ей впервые удалось записать все переживания взаимной влюбленности в транс-записи.
В каком-то смысле Гэллоуэй вылечила сама себя. Она всегда жертвовала много денег на нейрологические исследования, никогда особо не надеясь, что это окупится. Но это произошло, и три года назад она навсегда избавилась от «Золотой цыганки».
Бах думала, что исцеление Гэллоуэй было полным, но теперь усомнилась в этом. У Гэллоуэй была с собой красивая хрустальная трость. Похоже, она была ей нужна не для красоты. Женщина тяжело на нее опиралась, медленно проходя мимо столиков. Бах начала вставать.
– Нет-нет, не утруждайся, – сказала Гэллоуэй. – Пусть медленно, но я все же пришла. – Она блеснула своей знаменитой улыбкой с щелочкой между передними зубами. В этой женщине было нечто особенное – улыбка у нее была настолько заразительной, что Бах невольно улыбнулась в ответ. – Ходить так приятно, что я не прочь тратить на это время.
Официант отодвинул для нее стул, и она уселась, с облегчением выдохнув.
– Я буду «Фонарик дьявола», – сказала она ему. – И принесите ей еще то, что она заказывала.
– Банановый «дайкири», – сказала Бах, с удивлением обнаружив, что уже почти допила свой напиток, и с легким любопытством желая узнать, что такое «Фонарик дьявола».
Гэллоуэй потянулась, разглядывая воздушные шары и дельтапланы.
– Как здорово вернуться на Луну, – сказала она и показала на свое тело. – И как здорово выбраться из одежды. Я всегда здесь ощущала себя такой свободной. Но вот что забавно – я просто никак не могу привыкнуть ходить босиком. – Она подняла ногу и продемонстрировала шлепанец. – Без них я чувствую себя слишком уязвимой. Словно мне на ноги вот-вот кто-нибудь наступит.
– Но ты можешь ходить без одежды и на Земле, – заметила Бах.
– Конечно, в некоторых местах. Но кроме пляжей там нет мест, где такое модно, разве не понимаешь?
Бах не понимала, но решила не делать из мухи слона. Она знала, что публичная нагота возникла на Луне из-за того, что там никогда не бывает ни жарко, ни холодно, и что Земля никогда не примет ее настолько полно, как это сделали обитатели Луны.
Принесли напитки. Бах глотнула свой и уставилась на бокал Гэллоуэй, из которого каждые десять секунд поднималось колечко светящегося дыма. Некоторое время Гэллоуэй болтала о всякой всячине.
– Почему ты согласилась встретиться со мной? – наконец спросила Гэллоуэй.
– А разве не мне следовало задать этот вопрос?
Гэллоуэй приподняла бровь, и Бах продолжила:
– У тебя уже есть потрясающая новость. Не могу понять, почему ты просто не выдала ее в эфир. Зачем договариваться о встрече с тем, с кем ты была едва знакома десять лет назад, с кем с тех пор не встречалась и кому никогда не симпатизировала?
– Ты всегда мне нравилась, Анна-Луиза. – Гэллоуэй посмотрела вверх и некоторое время разглядывала парочку, крутящую педали летающего велосипеда, потом перевела взгляд на Бах. – У меня такое ощущение, что я тебе кое-что должна. В любом случае когда я увидела твое имя, то подумала, что мне следует посоветоваться с тобой. Я не хочу навлечь на тебя какие-либо проблемы. – Она внезапно разозлилась. – Мне не нужна эта история, Бах. Мне не нужна любая история, я слишком велика для этого. Я могу забыть про нее или же использовать, и никакой разницы не будет.
– О, как мило. Возможно, я не понимаю, как ты платишь по долгам? Или на Земле это делается как-то иначе?
Бах подумала, что Гэллоуэй сейчас встанет и уйдет. Она уже протянула руку к трости, но передумала.
– Я так понимаю, что в таком случае не имеет значения, опубликую ли я эту историю?
Бах пожала плечами. Она в любом случае пришла не говорить о Чарли.
– Кстати, как там поживает Кью-Эм? – спросила она.
На этот раз Гэллоуэй не отвела взгляд. Она молча просидела почти минуту, вглядываясь в глаза Бах.
– Я думала, что готова к этому вопросу, – ответила она наконец. – Он живет в Новой Зеландии, в коммуне. Судя по тому, что рассказали мои агенты, он счастлив. Они там не смотрят телевизор и не женятся. Совершают разные обряды и много трахаются.
– Ты действительно отдаешь ему половину дохода от той… той записи?
– Отдавала, отдаю и буду отдавать до конца своих дней. Между прочим, брутто-половину, дорогая моя, а это большая разница. Он получает половину от каждой марки дохода. Он с этого зарабатывает больше, чем я… и он ни разу не коснулся этих денег. Они так и копятся на счете в швейцарском банке, который я открыла на его имя.
– Ну, он же никогда и ничего не продавал.
У Бах это вырвалось непроизвольно, но Гэллоуэй, похоже, ничуть не задело. То, что она продала…
Существовал ли другой человек, которого предали бы столь абсолютно, как Кью-Эм Купера? Бах могла лишь гадать. Пусть она сама его любила, но Купер безоглядно влюбился в Меган Гэллоуэй.
