Вейбаум проблеял, что «опасность такая есть», но нельзя сидеть сложа руки. От волнения вспотел и, показав хорошее воспитание, попросил у аудитории позволения снять пиджак («ваши вопросы меня разогрели»). Я не удержался и выкрикнул с места: «Конечно, сэр, только советуем на этом остановиться!». Острота грубоватая, но все рассмеялись, в том числе Нарази.
Он выступал на пушту, а переводил один из научных сотрудников. Талибское руководство обязывало своих чиновников изъясняться только на пушту, любые отклонения рассматривались как опасная ересь.
Похвалил Вейбаума, призвал расширять связи международного сообщества с Исламским эмиратом. Однако ни словом не обмолвился о трансформации талибов в «цивилизованных представителей».
Для меня главным было то, что Нарази не сказал ничего дурного о России и русских, хотя в те дни вся талибская верхушка честила Москву и ее политику. Собственно, это было защитной реакцией на воинственную риторику кремлевской администрации, грозившей Кандагару ракетными ударами. Единственное, что позволил себе афганец, так это напомнить о последствиях советской агрессии в Афганистане, которая ввергла эту страну в пучину всяческих бед. Когда же переводчик допустил ошибку (возможно, сознательную), сказав о «российской агрессии», Нарази поправил: «Вторжение в Афганистан осуществил Советский Союз».
После семинара я подошел к нему, протянул руку:
Спасибо.
Афганец смутился, но руку пожал.
Я не сказал ничего особенного.
Вы кое-что не сказали, вот что важно.
Нарази переминался с ноги на ногу.
За мной должны прислать машину…
Достав мобильник, набрал номер, после короткого разговора хмыкнул.
Забыл, бездельник, имелся в виду шофер. Скоро подъедет.
Мы закурили. Молча стояли и наслаждались зимним солнцем, готовым закатиться за горизонт. Сразу похолодает, станет зябко и противно.
Возникшая пауза не тяготила, обоюдное молчание подчеркивало взаимную симпатию, которую внезапно почувствовали друг к другу русский и афганец. Им никогда не стать друзьями, даже приятелями. Тем более ценными были эти минуты. Мы глубоко втягивали дым, стараясь не думать о той реальности, которая разводила нас по разные стороны баррикад. Первый вспомнил о ней афганец.
Насчет ракетных ударов это серьезно?
Имелись в виду обещания помощника российского президента и министра обороны повторить американскую акцию 1998 года. Тогда Билл Клинтон приказал выпустить по территории Афганистана серию «томогавков» в надежде уничтожить Усаму бен Ладена. «Томогавки» взорвались среди голых скал, не причинив особого вреда.
Я не стал увиливать от ответа. Может, в силу мимолетного ощущения родства душ.
Нет.
Это прозвучало настолько определенно, что афганец вздрогнул. Он еще переваривал услышанное, когда во двор института вкатился «мерседес». Наклонившись ко мне, Нарази шепнул:
Жаль, что наши правительства…
Не могут найти общий язык?
Возможно, когда-нибудь…
Прошло еще несколько месяцев, мы виделись мельком, на официальных приемах. Отношения между Россией и Исламским эмиратом продолжали ухудшаться. Я хотел слетать в Кабул, но мне отказали в визе.
Американцы и европейцы гнули свою линию на умиротворение талибов. От тех требовалась, казалось, мелочь: выдать Усаму и допустить в страну западный капитал. Однако мулла Омар, отказался, сославшись на законы гостеприимства и испытывал терпение Запада. Приказал уничтожить древние историко-культурные памятники, гигантские изваяния Будды в Бамиане. Десять дней подряд их расстреливали из пушек и пулеметов, рвали взрывчаткой. Пожалуй, именно тогда стало ясно, что «план Маршалла» и прочие химерические схемы обречены на провал. События 11 сентября и боевая операция «Несокрушимая свобода» окончательно расставили все на свои места.
Нарази позвонил мне в начале ноября и попросил о встрече. Оставалось две недели до взятия Кабула. Талибы не сумели организовать сопротивление, американцы не жалели денег на подкуп полевых командиров. Пакистанцы советовали Заифу и его подчиненным: убирайтесь, неровен час, выдадим вас на заклание.
Я согласился не сразу. Россия тогда была союзником США по антитеррористической коалиции, сепаратные контакты с талибами можно было квалифицировать как двурушничество.
В посольстве мнения разделились. Советник-посланник, всегда осторожничавший, был категорически против. В крайнем случае предлагал запросить Москву ‒ в надежде, что пока придет ответ, все само собой «рассосется». А я считал, что на встречу нужно идти.
Послу рисковать не хотелось, но кто знал, как все сложится… Вообще он рассуждал здраво и трудно было его упрекнуть в отсутствии профессиональной смелости. В конце концов, он принял соломоново решение: на встречу идти (объяснив Москве, что оперативные обстоятельства заставляли действовать без промедления), а потом не только «отписаться» в Центр, но также информировать американцев.
Местом встречи назначили китайский ресторан, где днем почти не бывало посетителей. За десять-пятнадцать минут до моего выезда из центральных и хозяйственных ворот выехали двое сотрудников, пользовавшихся повышенным вниманием «наружки»
14. Они увели ее, и до самого ресторана я ехал без сопровождения. Однако Нарази притащил за собой хвост, так что топтуны отирались у ресторанного входа на протяжении всего разговора.
Несмотря на осень, в помещении было жарко. Из-под тюрбана талиба на лоб скатывались крупные капли пота.
Вас плотно опекают, я кивнул на топтунов.
Нарази жалко улыбнулся. Вообще, он выглядел нехорошо. Лицо потускнело, щеки запали, некогда аккуратная бородка нуждалась в уходе. Глаза отражали внутреннее беспокойство и отсутствие особых надежд. Когда он заговорил, стало ясно: то, что он предлагает ‒ чушь. Скорее всего, это понимал и афганец, а потому говорил бесцветно, уныло.
Ему было поручено довести до сведения держав, которые талибы считали естественными соперниками США России и Китая, предложение объединиться, «пока не поздно», и остановить американскую империалистическую экспансию. Другими словами, пригрозить Вашингтону и спасти Исламский эмират.
Я сказал, что, конечно, все передам руководству, но вот только «поезд ушел», раньше нужно было думать, а не собачиться из-за Чечни. Я мог бы добавить, что ни Москва, ни Пекин не станут ломать копья из-за талибов, ставя под угрозу свои экономические и финансовые интересы. Однако промолчал, полагая, что Нарази и так сообразит, что к чему.
Афганец плотно сцепил пальцы, уставившись отсутствующим взглядом в блюдо, к которому так и не притронулся цыпленок в миндальном соусе. Подняв голову, тихо спросил:
Вы нас ненавидите?
